* * *

Карльхен был куда более нетерпеливый пациент, чем Феликс. Он честил на чем свет стоит темноту и просил Оскара, хотя бы на ощупь, определить, нет ли перелома. Но едва врач взял его за руку, капо снова взвыл и запросил пощады.

Стали ждать света. Доктор Антонеску засунул руку под рубаху и скреб волосатую грудь. Все тело у него тесалось. Он прикрыл глаза и стал мечтать о белом костюме, белых носках и туфлях, о никелированных кранах и журчащем душе, о ванной с брызгами воды на белых кафельных стенах.

– А работать сейчас дома, в хирургической клинике, тоже стоило бы изрядной трепки нервов, - неожиданно сказал он.
– Что бы мы делали, если бы во время серьезной операции вдруг погас свет?

Четверо врачей удивленно подняли головы и дружно рассмеялись. Сами не понимая, почему слова румынского коллеги показались им такими забавными, они хохотали, как расшалившиеся студенты.

– В чем дело?
– проворчал Антонеску и в темноте нащупал плечо своего друга.
– Я неудачно выразился по-немецки, что ли?

– Нет, нет, Константин, - успокоил его маленький Рач, - по-немецки это было правильно...
– И он опять не смог сдержать смеха.

– Значит, вы спятили, вот что!
– рассердился румын.
– Потемки во время серьезной хирургической операции - что в этом смешного?
– Он встал и, топая, пошел к двери. Рач поспешил за ним.

– Не сердись, Константин. Все это только потому, что ты в этой дыре, где даже нет пола, вспомнил о чистом операционном зале... И вообще, зачем ты создаешь себе ненужные заботы?

Оба вышли из барака. С минуту было тихо. Сидевший у окна Оскар воскликнул;

– Фонари на ограде уже горят.
– Тотчас вспыхнул свет и в лазарете.

– Ну, показывай свою лапу, - грубо сказал Оскар капо Карльхену.

Рукав Карльхена был весь в крови, лохмотья прилипли к телу. Он орал, когда их осторожно удаляли. Оказалось, что кости целы, только рука по всей длине была в кровоподтеках и ушибах.

– В другой раз не хватайся за падающий барак, - усмехнулся Оскар. Жалко, что тебя не стукнуло по голове, у нас одним убийцей было бы меньше.

Раненый морщился от боли и ворчал:

– Заткнись, Оскар, а то...

– Что? Пойдешь к конкуренту? Шими-бачи, иди-ка, прими от меня этого пациента.

Розовощекий венгр отмахнулся.

– А ну его! Так ему и надо. Это ему наказание за то, что сегодня утром он сломал челюсть мусульманину из четыряадцатого барака.

– Я?
– в непритворном удивлении Карльхен вытаращил глаза.
– Я даже не знаю, как надо бить, чтобы ее сломать. Честное слово, Шими-бачи, это не я, это кто-то другой.

– Молчи уж!
– проворчал старый врач.

Оскар усмехнулся.

– Нет, так быстро бог не наказывает. Утром затрещина у клозета, а вечером на обидчика валится весь клозет... К сожалению, это не так. Я тоже подозревал Карльхена, но мне подтвердили, что в это время он еще спал.

Капо повернулся к Шими-бачи и высунул язык.

– А ты мне не поверил! Да разве я когда-нибудь боялся признать, что разрисовал чью-то морду? А тебе я вот что скажу, - обратился он к Оскару, который перевязывал ему руку бумажным бинтом.
– Уж если это для тебя так важно, я помогу тебе выяснить, кто это сделал.

* * *

К утру погода стала еще хуже. Три барака, отхожее место и забор были почти готовы, когда около шести утра вдруг началась метель.

– Снег? Быть не может! Ведь еще только первое ноября!

– А чему удивляться?
– сказал Мирек, инженер из города Млада Болеслава.
– У нас дома снег иной раз бывает и в октябре. Ведь мы здесь вблизи Альп, высота, наверное, метров шестьсот над уровнем моря.

– Вот хорошо, что ты объяснил, доцент. От этого нам сразу стало теплее.

Послышался звон рельса, Мотика орал "Kaffee holen!", кругом повторяли этот возглас, Гастон, зевая, произнес "Cafe au lait!", а чех Франта из четырнадцатого барака не преминул повторить свое "Kafe, vole!" Штубендисты подняли воротники и побежали в кухню за кофе, остальные "мусульмане" остались лежать на нарах, ошалелыми совиными глазами поглядывая на снег за окном. Обладатели хорошей обуви прижали ее покрепче к себе и, кажется, даже улыбнулись. А тот, у кого обувь была худая, погрузился в мрачные мысли. Совсем босые - таких было человек сто двадцать - с немым ужасом созерцали снегопад.