– Все это должно, насколько я понимаю, сжечь?

– Как хотите, – совсем растерялся Бен. – Вам виднее, Афанасий Михайлович...

Теперь он мог вручить вторую часть своеобразного пароля – небольшую цветную фотографию. Его собеседник подержал снимок в руке, покачал головой.

– Но почему же так поздно, Александр? Впрочем, наверное, не вас об этом спрашивать...

– Я... Я объясню, – Бен сглотнул. – Много лет всякие контакты с большевиками были запрещены. Только в этом году...

– И она обо мне вспомнила... Спасибо!.. Я прочитаю письмо еще раз и уничтожу, можете не беспокоиться... Ну-с, насколько я понимаю, это ваши верительные грамоты, господин Бенкендорф?

– Так точно, господин Бертяев, – Бен едва удержался, чтобы не вскочить и не щелкнуть каблуками. – Сочту за честь знакомство с вами!

– Ну, зачем же так! – Афанасий Михайлович явно удивился. – Неужели слава о моем творчестве достигла владений господина Богораза?

– Я не видел и не читал ни одной вашей пьесы, – горячо зашептал Бен. – Я даже не знал, что вы драматург. Но в 19-м году под Армавиром вы спасли жизнь молодому поручику – моему отцу. Ваша фотография висит в нашем доме, сколько я себя знаю! Может, вы помните? Отец любил петь песню... «Марш вперед! Трубят в поход...»

– «...марковские роты...» – на миг лицо драматурга помолодела, возле рта обозначились жесткие складки. – Как там Леон... ваш отец?

– Умер пять лет назад... Он всегда помнил вас и просил, если я вас встречу...

– Не надо! – широкая ладонь вновь дрогнула. – Ваш отец сделал для России куда больше, чем такие, как я. Давайте о другом... Знаете, Александр, еще тогда, в 19-м, я хотел спросить вашего отца, да все не решался... По поводу фамилии.

– А-а! – усмехнулся Бен. – Родственник и даже потомок. А что, здесь это многих смутит? Чекисты разыскивают потомков царских министров?

– Им это, пожалуй, даже понравится, – Бертяев уже пришел в себя, лицо вновь приняло спокойный и чуть насмешливый вид. – А вот наша пишущая братия, того и гляди, задрожит, Александра Сергеевича вспомнив!

– Кого? – удивился Александр Бенкендорф. – Кого-нибудь из декабристов? Но мой пращур сам был членом «Ордена русских рыцарей»...

Теперь удивился его собеседник:

– Я имею в виду Пушкина.

– Поэта? А-а!.. Знаете, я его не очень-то читал. Мы изучали русскую литературу факультативно...

Глаза драматурга внезапно потемнели.

– Вы... Русские... не учите в школах Пушкина?

Бену стало стыдно, причем не только за себя, но и за всю Тускулу сразу.

– Понимаете, Афанасий Михайлович, у нас в гимназиях можно выбирать программы. Я был во французском классе... Но русскую литературу у нас тоже учат, в университете есть русское отделение... Не судите нас! Мы ведь родились не на Земле...

– Да, – подумав, кивнул Бертяев. – «Иная жизнь и берег дальный...» Кажется, мы уже стали друг для друга... марсианами...

Бен чувствовал себя не лучшим образом. Излагать программу «Генерации» можно перед стариками в Сент-Алексе, перед утопистом Чифом, начитавшимся марксистских сказок, но не перед теми, кто жил на этой планете.

– Не марсианами, конечно... Но, Афанасий Михайлович!... Наши родители, те, кто прибыл на Тускулу с Земли... ведь им не нашлось здесь места! На этой Земле их убивали, травили... Они постарались забыть, начать жизнь сначала. А для нас, их детей, родина – там...

– Как для американцев, которые постарались забыть об Англии, – улыбнулся Бертяев. – Вы правы, не мне вас судить... Ладно, это все лирика... Как я понял, вы тут не просто турист. Если нужна моя помощь, то я готов. Правда, шпион из меня никакой. Могу ответить на ваши вопросы, познакомить с любопытными людьми. Пожалуй, и все...

Бен не стал спорить, хотя те, кто направлял на Землю исследовательскую группу, возлагали на этого человека куда более серьезные надежды.

– Мы тоже не шпионы, Афанасий Михайлович. Мы не собираемся похищать военные секреты Сталина и подкидывать бомбы. Мы наблюдатели...

– А мы – объекты наблюдения, – вздохнул драматург. – Значит, ваше руководство не собирается вмешиваться в наши дела?

Бен едва сдержался, чтобы не сказать правду. Нет, еще рано!

– Да, мы не вмешиваемся в политику.

– То есть, если – вопрос чисто гипотетический – какой-то здешний безумец попросит у вас помощи против режима?

Бену стало совсем кисло.

– Ни в коем случае!

– Хвалю! – лицо Афанасия Михайловича застыло каменной маской. – Надеюсь, товарищ Сталин тоже оценит вашу... сдержанность. А если речь идет не о борцах, а о жертвах? Например... Надо спасти человека от голодной смерти?

– У вас... – Бен вздрогнул. – У вас люди умирают от голода?

– Час назад я был в гостях у сына одного моего давнего друга. Его самого давно нет в живых, погиб еще в 18-м. Сын его – талантливый художник, но ему очень не повезло. Неплохо начал, были персональные выставки, но год назад его фамилию упомянули в статье «Художники-пачкуны». Не читали?