– Двадцать пять лет! – повторил он, все еще не веря.

– Именно двадцать пять лет, и пять лет поражения в правах, – охотно подтвердил энкаведист. – Ежели по-простому, четвертак – в зубы и пятак – по рогам...

Орловский не стал отвечать. «Поражение в правах»! Значит, на свободе у него имелись права? Хотя, конечно, он имел право свободно выйти из дому и даже съездить к Черному морю – в законный отпуск, согласно Сталинской Конституции...

– Простите, как мне к вам обращаться? – поинтересовался он. Вопрос, может быть, и лишний, но все-таки чекист называл его не «проблядью», а «Юрием Петровичем».

– Ну, сразу видно, что вы человек неопытный! Обращаться следует просто – «гражданин начальник»... Шучу, Юрий Петрович, зовите Костей...

От неожиданности Орловский не удержался и хмыкнул. «Костя» усмехнулся в ответ, и Юрий стал исподтишка разглядывать своего спутника. Лет двадцать семь – двадцать восемь, приятное лицо, ямочки на щеках, глаза веселые... Костя!

– Извините... Константин... Как вас по отчеству? Я не привык...

– Так и я не привык, – развел руками «Костя». – Я, Юрий Петрович, чего к вам по имени-отчеству обращаюсь? Потому что вы, можно сказать, интеллигент, человек к подобному обращению привычный. Нас в училище так наставляли: для контакта и полного доверия надо обращаться к человеку, чтоб ему было приятно. А мой батя – столяр, я к этим отчествам и не привык. Как слышу – так сразу чувствую, что попал к начальству на ковер. Так что уважьте.

– Хорошо... Константин, – кивнул Орловский. – Меня куда, в лагерь?

«Костя» весело засмеялся, словно его подконвойный удачно пошутил.

– Помилуйте, Юрий Петрович! В лагерь иначе направляют. Да и нечего вам там делать. С вашей статьей вам там даже «придурком» не стать. Вы понимаете, о чем я?

Юрий кивнул. «Придурки» – кажется, лагерная обслуга. О великий могучий советский язык!..

– А мы с вами совсем в другое место едем. Да вы не горюйте! Нам теперь, можно сказать, вместе срок отбывать.

– Вас-то за что? – не удержался Орловский.

– Служба такая! – рассмеялся энкаведист. – Прикажут – и срок отбывать буду, и лес на Печоре рубить...

Юрий решил больше ни о чем не расспрашивать. Когда будет надо – скажут. Возможно, в Большом Доме, ему не поверили. Не поверили – и устроили спектакль в черном подземелье с упырями в кожаных куртках. А теперь, когда он, «размяк», этот разговорчивый весело и ненавязчиво начнет задавать вопросы... Жернова продолжали вращаться. Он не выскользнул – и выскользнуть ему не дадут...

Юрий быстро взглянул на удобно устроившегося рядом «Костю». Да, этот поумнее и потолковее прежнего следователя! Значит придется иметь дело с ним, улыбчивым. Песчинка в жерновах... Без надежды на победу, на жизнь, но придется...

Как ни краток был его взгляд, энкаведист все же успел заметить:

– Может, курить хотите, Юрий Петрович? Вон, в дверце пепельница. Вы ведь «Нашу марку» предпочитаете?

Похоже, весь Большой Дом знал сорт его любимых папирос. Юрий невольно усмехнулся:

– Знаете, Константин, я бы предпочел «Казбек»...

– Прошу. И я с вами – за компанию... – «Костя» сунул руку в лежавший на сиденье портфель и, покопавшись, достал коробку с черным всадником.

Орловский вдруг почувствовал себя так же, как тогда, на улице, когда не удалось убежать от слежки. Что они, сволочи, всевидящие? Или у этого, улыбчивого, в портфеле папиросы всех сортов?

– Спасибо...

Первая же затяжка ударила в голову, все-таки он курил уже несколько дней. Юрий вновь прикрыл глаза и вновь затянулся – на этот раз глубоко, долго. Как хорошо вдохнуть папиросный дым, ехать в машине по ночной Столице, как хорошо чувствовать себя живым!.. Да, кажется, он действительно размяк...

Авто мчалось дальше, и Юрий уже начал подумывать, что его везут за пределы города, когда шофер внезапно снизил скорость.

– Ага, – выглянув, заметил Костя. – Прибыли. Ну, Юрий Петрович, вы оформляйтесь, а я к вам потом загляну. Хорошо?

– А где мы?

– Как это где? – удивился Константин. – Где и положено – в тюрьме. Да не горюйте – в тюрьме тоже жить можно. Вот увидите.

Машина затормозила. В открытую дверцу заглянули типы в фуражках, последовало: «На выход!», – и Орловский медленно, не торопясь, вышел из «эмки».

То, что «Костя» назвал оформлением, тянулось очень долго. Пришлось отвечать не бесконечные вопросы, раздеваться, вновь одеваться, выслушивать целую лекцию о правилах внутреннего распорядка, из которой Юрий не запомнил ни слова. После всех формальностей его отправили в душ, что несколько удивило. Вдобавок, выдали все свежее – белье, рубашку, костюм. Юрий подумал было о странной филантропии, но тут же сообразил, что вещи – его собственные. Те, что оставались в его флигеле после ареста.

Камера после узилища в Большом Доме показалась неожиданно большой. Здесь были откидная койка, умывальник, привинченный к полу табурет и – совершенно неожиданно – стол с книгами и даже вешалка. Надзиратель буркнул: «Если чего – стучи», – и оставил Орловского одного.