— Это когда идешь с работы и уже точно знаешь, дома он или нет, — сдавленно всхлипывая, начала говорить мать. — В первые годы супружества ты летишь, окрыленная в предвкушении скорой встречи. А затем — понимаешь, что ошиблась. И домой не хочется возвращаться вообще. Что лучше спрыгнуть с моста, чем вернуться в дом, в котором тебя презирают.

— Но ты все равно любишь его, — погладив маму по спутавшимся волосам, уточнила.

— Не знаю… — выдохнула она. — Но отпустить его не могу.

Состояние было гнетущим. С одной стороны, нужно было уже начинать обзванивать больницы. И морги. Ведь как бы я ни старалась приободрить себя и мать, слишком хорошо понимала, что с отцом могло случиться все, что угодно. Он ведь на днях чуть в окно не вышел! А тут страшно представить, что с ним могло произойти за сутки. Сказать, что ушел жить к любовнице и при этом беспросветно пить. Да кто его такого примет у себя дома?

— Мам, а ты звонила кому-нибудь из его окружения? — спросила, когда мне удалось усадить маму на кухне и накапать в стакан с водой корвалола.

Родственникам и звонить не стоило. Все они находились далеко. Да и ни с кем из них папа особо не поддерживал отношений. Покинуть собственную квартиру и прийти на поклон к ним? Нет. Он действительно ушел к какой-то женщине. И хорошо, если бы он и сейчас у нее оставался. Но телефон вне зоны доступа заставляет задуматься совсем о другом.

— Да, — одним махом выпив содержимое стакана, ответила ма. — Никто не знает, где он. У меня плохое предчувствие.

— А… Ты ведь видела его любовницу? — осторожно спросила у родительницы. — Как ты узнала о ней?

— Я ее в глаза не видела, — едко ответила мама. — И слава богу. Потому что выцарапала бы ей глаза. И изрядно пощипала бы шевелюру.

Дальше задавать уточняющие вопросы не стала. Зачем бередить старые раны той, которая, похоже, сходит с ума от одной только мысли, что может потерять своего мужа. Любым способом, как бы это цинично не звучало.

Далее мать пожелала выпить, но я не дала ей этого сделать. Хватит с меня и одного алкоголика. И так уже на дух их не переношу. Даже когда заходила с друзьями в клуб, то брала самые легкие коктейли. Опять же, когда это было? Сто лет уже не была нигде. Вот, думала сегодня в кафе развеюсь. А оно опять боком вышло.

— Давай, ты сейчас побудешь в моей комнате? — миролюбиво предложила. — Полежишь, подремлешь. А я пока поищу телефоны и пообзваниваю больницы.

— Я не смогу сейчас глаз сомкнуть, — тихо проговорила родительница. Она очень устала и это было хорошо видно. — Нет уж, я буду рядом с тобой. Ты будешь искать номера клиник и моргов, а я — звонить.

И нравится же ей себя терзать… Какая-то мазохистская любовь выходит, больная. Туда не ходи, вообще не уходи, будь при мне и желай то, что желаю я. Да тут и у самого крепкого духом человека шарики за ролики заедут. И я еще не знаю, как облегчить ее муки.

Бледное лицо, покрасневшие от слез глаза, искусанные губы. По маме сразу было видно, как она нервничает. Я не скоро забуду ее такую. Маниакальный настрой найти и вернуть уже не принадлежащего ей мужчину может плохо ей аукнуться. Не представляю, как тяжело было отцу, когда она не оставила ему никакого выбора.

— Поищи в другом районе… Нет, давай в соседний округ… Город! А вдруг этот придурок забурил на другой конец города? Он может…

И все в таком духе. Не знаю, осталась ли хоть одна не обзвоненная нами больница. И морг. Но нигде мы так и не нашли папы. Но хотя бы благодаря дотошности моей дражайшей мамочки заручились поддержкой доброй сотни администраторов, которые записали наш номер и пообещали в случае поступления пациента Кислицына обязательно перезвонить.

Стоит ли говорить, что к полуночи моя голова раскалывалась на мелкие части? Во рту с обеда не было ни крошки, и от этого мой желудок периодически урчал. Но маме было это совершенно не важно. Она рвалась на поиски мужа, и ее останавливала только нависшая над столицей ночь. А разгуливать по улицам в такое позднее время она слава богу не решилась.

— Мам, может, закажем на дом пиццу? — осторожно предложила я, видя, что она сейчас не в состоянии не то, что приготовить, а даже разогреть нам пищу. — Я заплачу, хочешь?

Это были последние крохи до аванса. Который должен был прийти только через неделю. Поэтому я подумала, что это время как-нибудь да продержусь без булочек и кофе в буфете. Главное, устоять перед чарами Пономарева и не попасться ему на глаза в понедельник. А для этого я уже придумала план, по которому должна буду в этот злополучный день с пересадкой добраться до универа на наземном транспорте. Остается только убедить потом молодого человека в последующие дни не приходить к моему подъезду и не подкарауливать меня под дверью. И в метро. Все с тем же проклятым кофе вместо взятки.

— Да какая пицца?! — возмутилась ма. — Мне бы сейчас водочки сто грамм для храбрости. И я смогла бы тогда пойти за ним.

— Куда?! — воскликнула, теряя терпение. — Тебе жизнь не дорога стала?

— Не дорога, — всхлипнула мать. — Я без него ничто!

Она снова заплакала, а я пошла на кухню за новой порцией корвалола. Нет, если она сейчас уподобится отцу, я точно не выдержу. В смысле, перестану уважать и уж тем более любить их обоих. Я, конечно, ничего не хочу сказать в свое оправдание, но это уже перебор. Два взрослых человека. Которые столько времени учили меня, как жить, ведут себя подобным образом. Черти кого из меня пытались сделать… А сами свою жизнь в одно мгновение загубили.