Майор Артемьева ищет мужей актрисы – Владимира Мурашова и на всякий случай Станислава Наумова, может быть, он тоже что-то знает. Затем собирает информацию о Ерёминой в театре и по возможности у киношников.

– А я? – поднял брови Жорик.

– Старший лейтенант Рыжов получает самое ответственное задание, – с суровым выражением лица объявил полковник.

Все притихли, ожидая приказа Привалова.

– Получив список с фамилиями из ДЕЗа, Рыжов затем оформляет командировку в Сочи для встречи с Инной Меркуловой.

– Эх, ничего себе! – воскликнул Алексей. – Я тоже хочу в Сочи!

– Капитан Яковлев, – прервал его полковник, – уверен, что старший лейтенант справится. А вы с вашими способностями быстро выуживать сведения из женщин, нужнее здесь. Рыжову пока надо этому учиться.

Алексей хмуро посматривал на улыбающуюся Надю, а Жорик источал безоблачное счастье.

Привалов хлопнул в ладоши и потёр руки:

– Какой чай нам сегодня приготовила майор Артемьева?

– Сначала приготовлю, потом скажу, – пообещала Надя. – А вы доставайте чашки.

Жорик пошёл за ними к шкафу, а капитан Яковлев переваривал своё отлучение от солнечного города Сочи.

Артемьева поставила на стол помповый термос с заваренным крепким зелёным чаем и достала из сумки контейнер с фруктами и бутылочку гранатового сиропа.

Положив в чашки дольки лимона и мяту, она залила их чаем, добавила измельчённые грейпфрут и апельсин и в каждую чашку влила по две ложки сиропа.

– Грейпфрутовый чай с сиропом готов, прошу к столу! – пригласила она коллег.

Здание психиатрической больницы ничем не отличалось от других таких же строений начала 1920-х годов. Кирпичные стены стационара были выкрашены в синий цвет, а каменные оконные наличники – в белый.

Вокруг больницы на обширных клумбах заботливой рукой были высажены цветы. Между ними зелёными перистыми кустами теснились разросшиеся лилии. Сейчас было время их цветения, и лилии выпустили длинные стрелки, на концах которых под слабым дуновением летнего ветерка качались оранжевые цветы.

Майор Артемьева огляделась, что-то тут было не так. Через несколько минут она поняла, что именно: возле входа на лавочках и на окружавших больничный корпус аллеях не было больных.

Летом в хорошую погоду в обычной больнице пациентам трудно усидеть в палатах. После утренних процедур они выходят на улицу, чтобы вдохнуть свежего воздуха без запаха лекарств и человеческой плоти, сидят на лавочках и мирно беседуют друг с другом или с навестившими их родственниками.

У входа в соседний корпус Надя заметила микроавтобус и какое-то движение. Несколько молчаливых мужчин выносили из корпуса гроб и грузили его в микроавтобус. Морг, сообразила Артемьева и вздохнула. Потом ещё раз окинула взором синее здание психиатрического стационара. Как ей не хотелось идти в эту обитель скорби, но работа есть работа!

Внутри больницы было тихо, только из-за белой двери кабинета звучали неясные голоса. Надя заглянула внутрь.

– Что вы хотели, женщина? – старческим дребезжащим голосом окликнул её седой врач в белом халате.

– Добрый день, я из Следственного комитета, – доставая служебное удостоверение, отозвалась Артемьева.

Николай Фролович Терентьев работал психиатром почти пятьдесят лет. Окончил медицинский институт в Алма-Ате, трудился в нескольких клиниках, защитил кандидатскую диссертацию. Потом его как видного специалиста пригласили в Москву – трудиться в больнице и преподавать в медицинском вузе.

Николай Фролович любил свою работу и своих больных. Странное дело: ни в период его студенчества, ни потом, когда он стал настоящим врачом, его никто не спрашивал, почему он выбрал эту профессию.

Провести всю жизнь среди психически нездоровых людей? Выходя из больничного коридора, никогда не забывать закрывать за собой на ключ обитую металлом дверь? Удовольствие, сомнительное для многих.

Осматривая больного человека и разговаривая с ним, Николай Фролович изо всех сил старался в этом несчастном увидеть здоровую сердцевину. Ведь у каждого есть здоровое нутро, которое для людей, далёких от психиатрии, при поверхностном и неопытном взгляде незаметно.

Аккуратно, осторожно и с великим терпением Терентьев пробивался к этой здоровой основе человеческой личности Любой неверный шаг, любое неверное или неискреннее слово могли разрушить доверие больного к нему. Если такое всё-таки случалось, то пациент надолго уходил в себя, забивался в угол и смотрел на врача жалкими и затравленными глазами – как пёс, которого жестоко пнули ногой, или как ребёнок, над которым поиздевались.

В силу своей профессии Николаю Фроловичу Терентьеву приходилось много разговаривать с людьми – как с больными, так и с коллегами, и со своими студентами. Он щедро делился знаниями и опытом с теми, кому они были нужны, давал советы и искренне радовался их успехам.