Но никогда и никому он не рассказывал своё самое сокровенное. Ему казалось, что если он признается, что воспринимает своих пациентов как цветы, ему бы не поверили и смеялись бы над ним.

Он не боялся быть осмеянным. Он боялся, что любая улыбка, любая ирония на этот счёт нанесут тяжёлую рану его душе. И он своё тайное не показывал никому.

Почему больные люди были для него цветами? Потому что их глубоко спрятанное и подавленное болезнью нутро пробивалось к здоровью так, как цветок пробивается сквозь асфальт. Николай Фролович терпеливо взращивал этот тоненький стебелёк нормальности, и когда пациент покидал стационар, Терентьев надеялся, что период относительной нормальности продлится у человека как можно дольше.

– Проходите, пожалуйста, – пригласил он Надю в свой кабинет, – присаживайтесь.

В кабинете, помимо Терентьева, была ещё полная медсестра с густо накрашенными губами и мягкими округлыми движениями. Она сидела, обложенная бумагами, и что-то писала.

Николай Фролович внимательно изучил Надино удостоверение и вернул его Артемьевой.

– Чем могу быть полезен? – спросил он её, сняв очки и устремив на Надю спокойный взгляд серых глаз.

– В вашем отделении находится Станислав Иванович Наумов, – сказала следователь. – Он поступил к вам недавно.

– Да-да, знаю, – покивал Терентьев. – Что вы хотели узнать?

– Доктор, вы помните своих больных по именам? – восхитилась Надя.

– Милочка, если бы я не помнил всех своих больных, мне надо было бы сменить профессию, – ласково заметил он. – Так что вы хотели узнать?

– Если это возможно, я бы хотела с ним поговорить – ненадолго, всего несколько вопросов, – быстро добавила Артемьева.

– О чём, если не секрет? – посмотрел на Надю Терентьев.

– Убита его бывшая жена, на столе в её квартире обнаружена бутылка с отпечатками пальцев неизвестного человека. Мне нужно выяснить все обстоятельства.

– Хорошо, – согласился психиатр. – Но одна просьба: ничего не говорите ему об убийстве супруги. Такое потрясение может надолго выбить его из колеи. Станислав сейчас не в лучшем состоянии, – вздохнул Николай Фролович. – Алкогольный делирий. Проще говоря, белая горячка.

– И ещё одна просьба.

– Слушаю вас, – наклонил он голову.

– Мне нужно снять отпечатки пальцев Наумова, – сказала Надя.

– Снимем, не беспокойтесь, – улыбнулся ей врач и поднялся из-за стола. – Пойдёмте!

Артемьевой уже приходилось посещать такие заведения, и она была убеждена, что привыкнуть к ним невозможно. Хотя почему? Она же привыкла регулярно ездить по тюрьмам, от одного вида которых людям, не связанных с правоохранительной системой, становится дурно.

В коридоре психиатрического отделения было тихо, как и во всей больнице. Вдоль стен прогуливались задумчивые женщины в тапочках и домашних халатах. Двое мужчин азартно возили по коридору инвалидное кресло на колёсиках. Доехав до конца коридора, она быстро разворачивали игрушку и отправлялись в обратный путь.

Николай Фролович вошёл в мужскую палату и остановился на пороге. В помещении было четыре койки. На двух из них одеяла были отброшены. Скорее всего, здесь лежали двое больных, катавших в коридоре инвалидное кресло.

– Что у вас, дорогой мой? – спросил он седого пациента с всклокоченной шевелюрой, который неподвижно сидел на койке и, не моргая, смотрел в стену.

Мужчина повернул к врачу голову.

– У нас всё в порядке? – мягко поинтересовался Николай Фролович и улыбнулся больному.

Мужчина, как в забытьи, кивнул. Две фразы Терентьева вывели его из неподвижности. Словно что-то преодолевая, пациент лёг на подушку.

Психиатр повернулся к стоявшей у окна палаты койке, на которой лицом к стене лежал очень худой мужчина в застиранной майке. Он был настолько худ, что позвонки на его спине выпирали, словно бусы.

Николай Фролович осторожно тронул его за плечо.

– Станислав, как вы себя чувствуете? – спросил психиатр.

Наумов недовольно заворчал.

– Станислав, к вам пришли по очень важному вопросу, – негромко проговорил врач. – Будьте добры, повернитесь.

Наумов нехотя повернулся.

– Что ещё? – пробормотал он.

– Вот эта женщина, она работает в полиции, хочет задать вам несколько вопросов. Это ненадолго.

Стас сел на кровати и посмотрел снизу на стоявшую перед ним Артемьеву. Щёки Наумова ввалились, волосы лежали редкими прядями, а лицо имело сильную желтизну. Наверняка у него была больная печень.

– А что? – захныкал он. – Я ничего не сделал! Почему полиция?

Несмотря на плаксивый тон, в его блуждающем взгляде читалась тревога, а на лбу выступил пот. Руки Наумова тряслись, он затравленно глядел на следователя.