Шрифт:
Наконец он осознал, что пора заканчивать, пора подбивать итоги жизни, ибо эта его жизнь имела одну-единственную цель – Смерть. Сначала для них, что были в недлинном его списке их семи человек, а теперь – и для него…
Что ж, оставалось съездить в последний раз на кладбище, попрощаться, потом вернуться домой и сделать то, что и оставалось сделать человеку без всякого стимула жить…
Глава 3. Преступник и кладбище.
День, который он наметил последним в своей уже совсем ему ненужной жизни, был на удивление погожим.
Наконец-то наступило долгожданное утро, последнее утро его дрянного, бессмысленного существования.
Он поднялся в этот день еще засветло, умылся, тщательно и аккуратно побрился, оделся во все новое и, прихватив с собой скорее по привычке, чем по необходимости верную «Берету», отправился в последний раз на кладбище к своим.
Конечно же, то, что он собирался сегодня сделать, не было самым веселым делом в его жизни: ну не радоваться же из-за того, что ты решил распрощаться с этим светом и отправиться на тот. Хотя и горевать по этому поводу он не стал: давно уже он сделал на этом свете всё, что хотел, да и не держало его тут ничто и никто.
И все-таки, как он не был безразличен к происходящему вокруг и в нем самом, предстоящее ему самоубийство нагнало-таки на него тоску. Настроение у него стало отвратительным, отчего трамвай, в который он сел, чтобы добраться до кладбища, наполнился невесть откуда взявшимися уродами. Тетка с синими бородавчатым носом, наступала на ногу какому-то противному старикану с покрытой редким синим пушком головой невообразимой формы. Кретин-негр вяло переругивался с пузатым, как беременная баба, вынашивающая шестерню, мужиком. Какие-то сосунки гремели на весь трамвай своей идиотской музыкой, ухитряясь в такой давке еще и пританцовывать ей в такт. Молодая кривоногая бабеха с прыщавой рожей что-то бубнила в смартфон, поминутно суя туда свою морду, будто бы кому-то там, на другом конце, было интересно ее рассматривать. Все это колыхалось в такт движений трамвая, а на остановках одни уроды выпускали других и впускали других. На сидениях повсюду виднелись грязные ругательства с вопиющими грамматическими ошибками. Поручни прокручивались и были покрыты чем-то липким и вонючим. Интересно, если бы он сейчас ехал в своей машине, неужели все это переселилось бы и туда?
Но мучительная поездка, наконец, закончилась, и он вышел на нужной ему остановке.
И тут он услышал какой-то стук позади. Он обернулся и увидел сидящего у окна малыша, стучащего по стеклу и глядящего прямо на него. Лицо у мальчугана было живое, смешное и очень приятное. Он улыбнулся Стэну. Стэн тоже улыбнулся ему в ответ. Пока трамвай стоял на остановке, обмениваясь пассажирами с улицей, Стэн стоял и смотрел на малыша. Малыш тоже смотрел на него через стекло и, едва трамвай тронулся, помахал ему своей крохотной пухлой ручонкой. Стэн тоже помахал ему в ответ, провожая взглядом быстро удаляющийся кусок железа с плотно утрамбованными белковыми капсулами людей внутри.
Странно как воздействует на человека чужой доброжелательный взгляд. Пока он шел к кладбищу, настроение у него заметно улучшилось.
Едва пройдя в ворота кладбища, он окончательно успокоился и словно очнулся ото сна. Прошел на знакомый участок… сел на скамейку чуть наискосок от уже осевших холмиков земли и долго сидел молча, погрузившись в свои мысли и ощущая, что миром вновь начала править серая безысходность со своими помощниками: тягучим нудным бытом, многобалльными штормами невзгод и полным отсутствием смысла жить дальше.
Теперь, когда дело всех последних месяцев было закончено, он почувствовал, как силы окончательно покинули его, отдав во власть неизъяснимой серости бытия. Опять все стало бессмысленно. Ни штили, ни вялая рябь, ни огромные волны проблем его уже не занимали.
Он смирился.
Он устал.
Он сдался.
И потерял всякую надежду.
А без надежды как можно было продолжать жить? Оставалась только его верная «Беретта», которая ни разу его не подвела, не подведет она и сегодня, когда он выпустит последнюю пулю, нацеленную уже не в других, а в него самого, в самое его сердце, которое уже перестало быть ему нужным…
Маленький воробушек сидел на до боли знакомой могильной плите и весело чирикал, не замечая его настроения. Чирикнув последний раз, он упорхнул, оставив его в полном одиночестве.
Посидев довольно долго напротив последнего приюта своих близких, Стэн наконец поднялся со скамейки, подошел в последний раз к могильной плите, поцеловал ее, погладил на прощанье как гладят тело любимого человека, с которым расстаются навсегда, повернулся и решительно пошел к выходу.
Выйдя из кладбища, Стэн не спеша отправился на остановку трамвая. Вернее сказать, это были два сцепленных между собой вагона, сначала Бредя к остановке, он, пошарив в карманах и не найдя там денег, снова стал мрачен. Его разобрало зло на все это: надо же было как-то добираться домой, но как, он не представлял себе. И черт его дернул поехать на трамвае, а не на машине!
Идти пешком до дома было слишком далеко. Поэтому он решил схитрить. Зайдя в вагон подошедшего трамвая, он сделал вид, что замешкался с поиском денег, дождался, когда трамвай тронется, и сказал вагоновожатому, что забыл деньги дома. Он надеялся, что ему удастся проехать хоть несколько остановок, но вагоновожатый уперся и настоятельно попросил его выйти. Стэну надо было либо повиноваться, либо попросить у кого-нибудь немного денег, в крайнем случае, объяснить ведущему трамвай человеку ситуацию в надежде, что тот поймет и не станет его выпроваживать. Но тут словно черт его попутал: он ни с того ни с сего взъярился на не виноватого в этом вагоновожатого и обругал его. Впрочем, вскоре он сильно пожалел об этом: к трамваю подъехала полицейская машина, оттуда вылез дюжий блюститель порядка, вошел в вагон и, оглядевшись, спросил: