– Ну, чего сидишь и пялишься? – спросил тот и, ткнув носком сапога в бок Стэну, произнес с нескрываемой угрозой: – Вали отсюда, козел, пока цел!

Стэн вытащил из-за пазухи «Беретту» и, наведя ее на говорившего, поинтересовался:

– В тебя два раза выстрелить или три?

Через минуту пространство перед ним было уже пусто… Он встал, убрал пистолет обратно и пошел по направлению к шумящему неподалеку шоссе. Он точно помнил, что где-то в этих краях есть станция подземки.

«Эх, надо было бы их грабануть слегка, тогда было бы на что доехать домой», – подумалось ему.

Эта была неплохая мысль, хотя и запоздалая.

Станция метро и вправду оказалась неподалеку.

Он спустился в подземный переход, ведущий к станции, и чувство безграничного одиночества снова приняло его в свои объятия. Переход был совсем новым, горели ровными рядами лампы, ни одна плитка ещё не отвалилась, и на стенах красовались только две-три надписи. Но при этом переход был пуст, в нем обитали только человеческие страхи. Звуки его шагов отражались от стен многократным эхом, и Стэну показалось, что он идет по склепу, что в окружающих его с двух сторон стенах замурованы урны с прахом членов какого-то древнего клана. Клана людей, которые жили в давно прошедших эпохах. Среди них было его место, именно среди них, а не среди заводных кукол с гримом чувств на лицах, что суетливо двигались там, наверху.

Идя по переходу, он вдруг вспомнил, что у него совсем нет денег. В отчаянии он обратился к кассирше, пытаясь объяснить свое положение, что-то придумывая прямо на ходу.

Молодая кассирша нахмурила лобик, и ее безразличный взгляд скользнул по Стэну.

«Ты правильно поняла, детка, я выгляжу не очень…» – подумал он и вдруг решил, что сейчас достанет один из пистолетов и силой оружия заставит эту тупоголовую дуру пропустить его на станцию.

Но тут кассирша вытащила откуда-то из-под стойки огромный сэндвич, откусила кусок и сказала, громко чавкая:

– Ладно, идите уж так.

Стэн растерялся – он не ожидал от нее такого.

– Вы… я что-то не понял…мне можно пройти? – произнес он глухим голосом, не веря в свое везение.

– Идите, идите, – проговорила кассирша и, видя, что он все еще стоит на месте, добавила, вытирая рот тылом ладони: – Да идите же, пока я не передумала!

Он вышел из оцепенения, поблагодарил кассиршу, быстро спустился в вестибюль станции, и тут оковы одиночества снова стиснули ему сердце.

Никого вокруг. Только холодная и гулкая тишина едва освещенного пространства и завывание сквозняка.

Он стоял у края платформы и смотрел на то, как две небольшие крысы деловито снуют между рельсами, занятые своими важными делами.

Подъехал поезд. Он зашел внутрь и сел на свободное место. Двери-гильотины вагона тихо стукнули, отсекая пространство вагона от двинувшейся влево станции. Он смотрел в темное стекло, смотрел на своё отражение. Неподвижная маска лица с провалами на месте глаз, с выбеленной мёртвым светом кожей.

Вскоре двери вагона с шипением вновь разошлись, и вагон обменялся со следующей станцией дюжиной-другой людей. У каждого была своя жизнь, своя судьба и своя цель. В молодости у него дух захватывало от почти космических масштабов индивидуальности. Подумать только – на Земле живет больше десяти миллиардов людей, и каждый – единственный… В то время он был уверен, что люди умны и добры, что, в конце концов, благо общее победит благо личное. И верил в рай на Земле, а потом, повзрослев немного – в демократическое государство, а еще потом – в будущую длинную счастливую жизнь и страшно далекую достойную старость…

Теперь же он ни во что не верил…

– Мама, мама, смотри – дяде плохо, – раздался совсем рядом с ним детский голосок.

Это был прелестный мальчик лет шести-семи, большими тревожными глазами глядящий на него.

– Ничего, малыш, все пройдет, – вымученно улыбнулся Стэн, но произнес это как-то неубедительно, поняв это по все тому же тревожному взгляду мальчугана. – Все пройдет… – повторил он. – Когда-нибудь…

Через час он уже был в своем районе, еле плетясь свинцовыми ногами по направлению к снимаемой им маленькой квартирке на третьем этаже. Свой собственный дом, в котором он жил вместе с женой и дочерью, он покинул, не в силах больше там оставаться. Да и денег на его оплату у него уже не было: он давно нигде толком не работал, уволившись с прежней службы, потеряв к ней всякий интерес, впрочем, как и ко всему на свете тоже.

Утомившись до крайности, он все же двигался по направлению к своему новому убогому жилищу на автопилоте как загулявший пьяница, тащащийся домой с очередной попойки… Впрочем до пьяницы ему оставалось совсем немного.

Нельзя сказать, что он особенно радовался тому, что скоро доберется домой. Да и что это за дом, если посудить – так, жалкая дыра. К тому же место, в которое он перебрался, элитным тоже не назовешь. Да и вообще район этот был наполовину диким, наполовину тупым. Обитали в нем люди непростые, изрядно побитые жизнью.

Если сказать честно – то это был не очень хороший квартал, а если еще честнее – просто поганое. Ночью на улицу тут выползали только те, у кого совсем поехала крыша. И случись здесь что – никто их не остановит, и никто не приедет на вызов. Если успеешь сделать это вызов, конечно.

Паршивое тут было место… Это он чуял всеми потрохами. Но зато почти дармовое.

Плетясь по почти неосвещенной улице к своему дому и решив дать себе отдых, он прислонился к дереву и закрыл глаза.

Когда он снова открыл их, в глаза ему ударил резкий, ослепительно яркий свет: из подъезда напротив, освещенного изнутри, вышла молодая парочка. Парень постоянно лез целоваться, а девушка его игриво отпихивала. Но, наконец, настойчивость взяла верх, и они остановились, слившись в долгом поцелуе.