Чарынский каньон, возраст которого насчитывал более двенадцати миллионов лет, по праву считался одной из драгоценнейших жемчужин Казахстана. Часто сравниваемый с Большим Каньоном Колорадо, он простирался на сто пятьдесят километров в долине реки Чарын и, безусловно, уступал американскому собрату в размерах, но, возможно, не уступал в разнообразии и выразительности рельефа. За миллионы лет стены каньона, истерзанные палящим солнцем, лютыми морозами и жестокими ветрами, приобрели необычайные контуры и формы, которые напоминали то развалины древних башен и городов, то силуэты полуразрушенных пагод и пирамид, то изваяния мифических животных и чудовищ. Быть может, поэтому каньон славился атмосферой таинственности и ощущением присутствия чего-то сверхъестественного, что неизменно охватывало путешественников, приехавших окунуться в его загадочный мир. Даже названия его ущелий и долин несли на себе отпечаток мистики и волшебства: Ущелье ведьм, Чертово ущелье, Лунная долина, Долина замков…

Пилот посадил вертолет, выбрав ровную площадку на подлете к каньону, и Сабина с Арманом, выскочив из кабины, бегом ринулись к краю обрыва, чтобы успеть насладиться этим видом до темноты. Вокруг стояла хрупкая, зачарованная тишина, и лишь далеко внизу чуть слышно шумела река Чарын, с незапамятных времен несущая свои воды по дну каньона. Солнечный диск почти скатился за горизонт, но небо все еще полыхало всеми оттенками красного – от бледно-розового до карминного. И красноватые при свете дня, а сейчас подсвеченные призрачным багрянцем заката, вырастали из сгущающихся сумерек прихотливо изрезанные стены Чарына, чьи замысловатые изгибы впечатляли любого, даже самого искушенного зрителя.

Сабина прижалась к Арману, обнимавшему ее за талию крепкой рукой, потому что от захватывающего дух зрелища и внушительной высоты скалы, на которой они стояли, у нее кружилась голова. Неподалеку, в темнеющем на глазах небе, парил беркут. Не испытывающий страха перед людьми, надменный и гордый, он был здесь хозяином, он был в своей стихии, а им, людям, было позволено лишь мельком взглянуть на этот нетронутый человеком мир, живущий своей, скрытой от любопытных глаз, жизнью.

Ночь подступала, придавая долине еще более фантастический вид, а Сабина все не могла оторваться от созерцания этой неприрученной красоты.

– Арман, у меня просто нет слов! – голос ее дрожал от восхищения. – Спасибо, сама бы я не скоро сюда добралась.

– Все для тебя, любимая. – Он улыбался, уставший, но довольный.

– Жаль только, что так быстро стемнело.

– Я хотел, чтобы ты увидела каньон на закате – он тогда особенно…

– Прекрасен? Да, согласна. И мне так не хочется отсюда уезжать!

– У нас вагон времени, можем не торопиться. И вообще я бы с удовольствием присел.

– Я бы тоже, но где?

– Можем прямо здесь. Дивана я, правда, с собой не захватил, но, надеюсь, это тебя устроит, – он скинул с себя толстовку и расстелил ее на земле.

– За неимением лучшего сойдет. – Сабина улыбнулась и опустилась на импровизированное сиденье, а Арман примостился рядом, обхватил руками колени и закурил.

С площадки, на которой они сидели, открывался потрясающий обзор, и Сабина, казалось, могла бы сидеть тут вечно, и все же ожидание предстоящего разговора каленым железом жгло ее и без того распаленное воображение, не давая сосредоточиться на чудесах окружающей природы. Она недоумевала, почему Арман не переходил к основной части сегодняшней программы, ведь вся их поездка определенно была отлично срежиссированной прелюдией к ней. Сейчас им никто не мешал: Игорь дремал в кабине вертолета, никаких посторонних в радиусе нескольких километров от них не наблюдалось. Чего же он медлил? Она так глубоко задумалась о намерениях возлюбленного, что самый обычный его вопрос заставил ее вздрогнуть от неожиданности:

– Тебе не холодно?

Подскочив, она не сразу сообразила, о чем речь.

– А, нет, спасибо, я в порядке. – Боясь обнаружить свое взвинченное состояние, она решила поговорить пока на какую-нибудь отвлеченную тему. – Я тут подумала, что было бы здорово приехать сюда днем поработать.

– В смысле порисовать?

– Да, здесь такие виды, не написать их – просто преступление. – Как будущий дизайнер, она всегда была неравнодушна к прекрасному, и живопись была для нее не менее пылкой страстью, чем Арман или магия небесных просторов. – Вдруг бы у меня получилось не хуже, чем у Морана?

– Прости, у кого?

– Томас Моран, Школа реки Гудзон. Никогда не слышал о нем?

– Дорогая, я же все-таки юрист, а не художник.

– Ладно, уговорил, прощаю тебе твое невежество.

– Благодарю покорно, ваше всезнающее величество. Так что там был за Моран?

– Американский художник британского происхождения, жил в девятнадцатом веке… Впрочем, это все не важно, – прервала сама себя Сабина. – Его картины с видами Гранд-каньона… они, конечно, чересчур идеализированы и театральны, и, возможно, он чуть перегибал палку с мистикой и символизмом, и мне все же ближе импрессионизм, чем романтизм, но, сидя здесь и видя то, что вижу я сейчас, я его понимаю. Наверное, по-другому невозможно передать все, что чувствуешь в таком месте.

Сабина замолчала, подозревая, что Арман только притворяется, что слушает ее, а на деле ее рассуждения об американской живописи девятнадцатого века интересуют его не больше, чем прошлогодний снег. Похоже, он даже не заметил, что она закончила говорить. О чем он думает? Настраивается на судьбоносный разговор? Не желая ему мешать, она погрузилась в созерцание почти скрытой сумраком, но все еще величественной панорамы, окружавшей их со всех сторон.

Солнце уже растворилось за горизонтом, и ему на смену серебряным полумесяцем вставала молодая луна. В небе цвета электрик одна за другой загорались низкие звезды, и Сабина, запрокинув голову, любовалась блеском ночных светил, стараясь, как обычно, отыскать среди этой бесконечности любимые созвездия. Вскоре это занятие так ее увлекло, что она практически успокоилась и перестала нервничать из-за непонятного поведения Армана, который, однако, тоже вышел из задумчивости и вернулся в игривое расположение духа.