Римлянин Фламиний сказал свой «алеф».

В тот вечер я чуть было не согласилась подняться в его комнатушку на четвертом этаже. Приходилось уступать (и кому!) за куда меньшее, чем возможность приобрести союзника. И вести дела с ним стало бы куда легче. Всего-то и забот — немного потерпеть, в потолок глядя и о чем-то постороннем думая. К тому же римлянин не из тех, кто от женской боли и унижения счастлив бывает. Может, и меня бы отпустило, забылась ненадолго, увлекалась даже — до первого солнечного луча.

Но после я бы возненавидела моего Гая.

А наутро мы встретилась с Учителем.

— Легкая же рука у тебя, хозяйка! — лапища Аякса шлепнула у меня по плечу. — Ну легкая! Пятьсот сестерциев одним махом!.. А я-то, простофиля...

— Кто-то победил? — не оборачиваясь, бросила я.

— Ну Эномай же, Эномай! «Галл», на которого ты...

Чуть не сказала «угу». Сдержалась. Пятьсот сестерциев — тоже неплохо. Десятая часть моего выкупа, если бы с хозяином повезло.

На арену я вообще не смотрела. Там что-то мелькало, что-то бегало, стучало, хрипело, булькало. Что именно, понятно, но не любительница я такого. А вот вокруг поглядывала. И вопросы задавала. Не Аяксу, его от арены только Плутон зубами смог бы оторвать. Зато поэт Гай Фламиний, по правую руку мною усаженный, оказался молодцом. Ему, римлянину, и самому интересно было, кого и как режут, но все же отвлекался — отвечал.

Интересовало же девицу в богатой палле, надетой, несмотря на жару, то, что не на арене. Сам Цирк Аппия мало чем от Большого Римского отличался, только размерами, как и все в Капуе. И запахи сходны, и пыль, и мальчишки, что воду и лепешки разносят. И народ тоже такой же. В общем. Но про некоторых, что в первых рядах обосновались, хотелось узнать подробнее. А на матрон еще и поглядеть. Мало ли, вдруг они тут иные, чем в столице?

Вот Гай и пригодился. Он, бедняга, чуть ли с голоду из Рима уехал. В Капуе родичей отцовских искал, друзей — и тех, кто стихи любит, конечно. Найти толком не нашел, зато город узнал.

— Гляди, хозяйка! Сейчас Каст с каким-то Фламмой резаться станет. Каста я знаю, тот еще рубака, он ему задаст. На него все поставили!..

Я пожала плечами.

— Все по медяку и получат.

Медяки меня не интересовали. Хотела выиграть — выиграла. Не ради денег — себя проверить. А для этого на арену смотреть и не требуется. Грань между слабостью и силой: меня арена никогда не интересовала, а вот одноглазый много лет в гладиаторах проходил. Вот и грань! Если нам вместе быть, именно тут моя слабость в его силу переходит. А моя сила — в другом.

Аякс, как только узнал, что мы в Цирк Аппия пойдем, от радости даже подпрыгнул. Подпрыгнул, в землю подошвой ударил — и поклялся, что мы с ним обязательно кучу золотища с серебрищем выиграем. Если не кучу, то сестерциев сто — точно. Он, одноглазый, всю гладиаторскую публику знает, с народцем подробно переговорит...

Я не возражала, но заодно велела принести результаты игр за последние три года. Серебра не жалеть — достать. Пусть писарь в школе гладиаторской или в Цирке, если там свой есть, хоть всю ночь по табличкам стилосом черкает.

Писарь успел к вечеру. А ночь мы с Аяксом над табличками и просидели.

— Батиат! — Губы Гая коснулись уха. — Лентул Батиат, ты спрашивала. Он выходил, сейчас вернулся.

При этом губы упорно не желали отлипать.

— Каменное кресло в первом ряду? Толстый, лысый, в серой тоге?

— Он! Хозяин школы и...

— Не щекочись! Мух полно, еще и ты...

Ухо освободилось. Обиделся?

Неужели с ходу сочинил? Или перевод подходящий вспомнил?

— Ну что я говорил, хозяйка? Прикончил его Каст, с пятого удара прикончил!..

— Угу.

Хозяин мой, Тантал ему в консулы-коллеги, очень играть любил. Увлекался до одури, но не гладиаторами, а колесницами. Разница, конечно, есть, и немалая, но игра — всюду игра.

Для начала вычеркнули мы с Аяксом поединки с деревянным оружием. Не ставит никто всерьез на всяких пегниариев. Затем... Затем я хозяйскую науку вспомнила. Серебро счет любит, моя же мама все записи в доме вела. И мне самой кое-что хозяин рассказывал — хвастался, подлец.

Колесницы, как известно, придерживают. Не только ради того, чтобы проиграть — иногда и для того, чтобы выиграть. Не сегодня, чуть позже, когда публика в слабость поверит и на других ставить начнет.

Итак, колесницы придерживают. А гладиаторов?

Узнала я у Аякса моего, в каких случаях проигравшего на арене не убивают. Тех, что раненные тяжело были (не подделаешь, не оловянный сестерций), из списка выбросила. А кто остался? Остались же «отпущенные стоящими». С ними тоже морока: кто по воле публики, кто потому, что время вышло. Каждый боец разный, у каждого — своя ступенька в школе, «палус», если по-гладиаторски, вроде как у легионеров, по опыту старшинство и по силе. Но и это не все. У одного пять побед, у другого — двадцать. Второй вроде сильнее...