Без засохшей крови моё лицо приобретает человеческий вид, снова прорисовываются черты лица, становится видно веснушки. Провожу подушечками пальцев по ним. Всегда стеснялась их, в школе надо мной из-за них смеялись.

Набираю холодной воды в ладони, умываю лицо, прилизываю волосы, стараюсь собраться. Год назад мне казалось, что Алиев худшее, что может предложить мне жизнь, как я ошибалась. Быть наложницей убийцы - вот настоящий ад.

Майлз.

Ночная птичка мне нравилась намного больше, чем дневная, она была ласковая и вызывала во мне сплошные приливы нежности. Мне хотелось изменить грусть на радость в бездонных глазах малышки. Безумная наркоманка же лишь пробуждала во мне желание придушить её, она не ведала границ, вела себя как дикий зверёныш – кусалась и царапалась.

Хотел показать ей Берн, гребаную медвежью яму, как она хотела, а вместо этого пришлось гнаться по всему городу за ней и ее дружком. И делай после этого хорошее. Этот идиот даже водить не умеет, Колибри просто чудом не вылетела через лобовое стекло. На что он рассчитывал, что украдёт ее из-под моего носа и я оставлю это так?

Как оказалось он даже машину переставил на парковке, все рассчитал, только не учёл, что Колибри окольцована, так просто браслетик не снять.

– Пьер! – ребята притащили кудрявого врача, который был белее молока. Они держали его под руки, как пьяного. – Как же я рад тебя видеть!

– Что Вам еще от меня нужно? – пудель почти плачет, аж противно, не мужик, а горе луковое. Нужно было раньше думать, когда стриг бабло по чёрному и забывал о клятве Гиппократу.

– Мне нужно все, что ты знаешь об Анне Басиевой. – грозно говорю я.

С девчонкой было что-то не то, днем она была Аня, а ночью Яна. По началу мне казалось, что это розыгрыш, театральная постановка, чтобы заманить меня, но вчера она была искренней, верила в то, что говорила. Если бы это был театр, то зачем втирать мне откровенную чушь, ложь, в которую я никогда не поверю, потому что все знают о ней. Она еще учится в университете? Откровенная чушь. Днем бы она такое мне не заявила.

Да и перемены в ней были слишком кардинальные.

– Опять эта девчонка, так и знал, что от неё одни проблемы! – Пьер продолжает хныкать и я не выдерживаю, даю ему лёгкую пощечину, стимулирую говорить быстрее. – Отец привёз ее год назад, попросил присмотреть, сказал, что она зависимая и хочет, чтобы мы ее вылечили…

– В ее карте ничего не было о лечении от зависимости. Анализы были чисты. – отрезая, гневно сказал я, зная, что этот упырь не говорит правду. Ударяю его в живот, Пьер сгибается пополам. – Я сказал - правду!

– Я и говорю! Мы не давали ей никаких лекарств, когда она к нам приехала, была чистая. Наша задача была, чтобы девчонка успокоилась, перестала депрессовать и по выходу из больницы не захотела сесть на наркоту. – Пьер говорил поспешно, сбиваясь, но очень стараясь рассказать все побыстрее. – У неё не было ломки. Вела она себя вызывающие, но дело было точно не в наркоте, бешеная. С ней занимался психолог, он приезжал со стороны. Какой-то Ян, фамилию мне не удалось запомнить. У русских ужасные фамилии. Он общался с ней каждый день перед сном. Не знаю о чем, но девчонка иногда после их сеансов становилась безумной, то через окно вылезет и мы найдём ее спящей в саду, то проберется в сестринскую и там лекарство украдёт. Сил на неё не хватало! У нас не такого формата больница, но приходилось ее терпеть, за неё хорошо платили. Я лишних вопросов не задавал. Наркоманка? Значит, наркоманка!

– Где сейчас психолог? – спрашиваю ее, чувствуя, что истина где-то рядом.

– Не знаю, он пропал, не приходил к нам больше после того, как Вы разгромили мне больницу.

– Вы в своей больнице разрешали лечить непонятно кому молодую, совершенно здоровую девушку, называя ее наркоманкой, потому что Вам так сказали? – беру за грудки этого старого проныру, который никогда не нравился мне.

– Ее отец хотел этого… - пытается оправдаться пудель, готовый напрудить в штаны.

Ужасно хочу ударить его, превратить в отбивную, но сдерживаюсь.

– Отпустите его. Пусть проваливает, старый козел.

Нужно найти психолога, который говорил с Колибри, он должен объяснить, что происходит с ней.

Злюсь на себя самого. В свете последних событий я совсем размяк, делаю ошибку за ошибкой, не вижу очевидных вещей под своим носом. Мне нужно думать о своём здоровье, о работе, а не о кукухе пациентки больницы.

Сначала не распознал, что Аня и Яна одно лицо, потом не почуял подвоха, что девчонка не наркоманка. В ее папке было множество результатов анализов, которые говорили, что она здорова, хоть в армию забирай. Анализ на токсикологические вещества был отрицательный, она не принимала наркотики, что странно для человека, который лечился от их зависимости. От ее вещей пахло травой – где она ее находила в больнице, что если это была не трава?

В Москве будет проще искать ответы на вопросы.

Нахожу Колибри в самолете, листающей журналы, забравшейся в кресло с ногами. Вид у неё воинственный. Видно по лицу, что она машинально переворачивает глянцевые страницы, даже не читая статьи там.

Ставлю пакет перед ней с новой одеждой и обувью, которую купил в аэропорту.

– Переоденься. – стараюсь говорить жёстче, нет настроения спорить. Силу применять тоже не хочу, итак, живого места нет на девчонке. Она смотрит на пакет, потом на меня; вижу, как в глазах тлеет ненависть. Раньше в них был только испуг, а теперь хочет воткнуть мне нож в сердце.