Мы еще только подходили, когда саперы, пользуясь сумерками, начали починку моста. Прапорщик Немно, прикинув необходимое для окончания ремонта время, уверенно заявил, что до утра не справиться. Так оно и вышло.

Часов в десять вечера мы быстрым шагом двинулись на узкую гать, которая шла параллельно мосту, и, выставив вперед пулеметы, приготовились. Вовремя! Красные уже наступали – быстро, без выстрелов, думая проскочить в темноте. Наткнувшись на пулеметы, они тут же откатились. Похоже, у них было мало артиллерии, поскольку в эту ночь они атаковали дважды, пытаясь нас выбить с гати штыками. Мы могли бы им показать, как это делается, но слева и справа плескался сивашский рассол, поэтому предпочтение было отдано пулеметам.

Ближе к рассвету, когда глаза уже сами начали слипаться, и приходилось постоянно смотреть, чтоб никто не спал, наконец, заговорили красные гаубицы. Нас тут же залило водой, фонтанами взлетевшей со всех сторон, разнесло в щепу два пулемета, и мы начали оттаскивать в тыл раненых. К счастью, краснопузые лепили фугасами, а не шрапнелью – иначе нам стало бы совсем кисло.

Впрочем, кисло нам было и без шрапнели.

При первых лучах солнца мы начали отступать к нашим окопам. Мост починить не удалось, с гати нас выбили, и настроение было – хуже некуда. Красные сразу же поперли следом, но тут мы не остались в долгу, да и бронепоезда сказали свое слово. В общем, все остались при своих – мост не починили, а гать стояла пустая – ни вашим, ни нашим.

Утром нам удалось часок поспать, но тут вновь заговорила артиллерия, и пришлось бодрствовать весь день. Говорят, некоторые умеют спать во время канонады. Им можно только позавидовать. Правда, не знаю, как бы они спали при работе морских 8-дюймовок.

Перестрелка продолжалась до вечера. К нам дважды подходил генерал Андгуладзе и пытался давать указания по поводу позиций для пулеметов. Мы стоически молчали, а генерал все бурчал и обзывал нас отчего-то анархистами. Поручик Усвятский не удержался и сообщил генералу, что ему куда ближе правые эсеры, после чего «капказский человек» посмотрел на нас, как на василисков, и больше не показывался.

Где-то к полудню к нам в окопы забежал Яков Александрович. Он был не один – его сопровождал молоденький офицер с миловидным лицом и жесткими глазами. Я знал, что этот офицер – его супруга, прошедшая с ним все зимние бои в качестве ординарца. Эту кавалерист-девицу официально называли прапорщиком Нечволодовым. На людях они держались исключительно в духе субординации, и нас даже не представили.

Яков Александрович спешил. Он лишь порадовал нас, сообщив, что красные опять атакуют Тюп-Джанкой, отбросили прикрытие и, возможно, попытаются зайти к нам в тыл. Мы, следовательно, должны быть готовы занять круговую оборону. В общем, скверно.

Штабс-капитан Докутович рассказал Якову Александровичу о подполковнике Сорокине. Командующий уже знал и лишь заметил, что у нас будет возможность сквитаться.

Вечером мы готовились к новой атаке на гать, но тут красные, видимо, усиленные подошедшим, наконец, подкреплением, открыли бешенный огонь из тяжелых орудий, целясь, прежде всего, в наши бронепоезда. Несколько снарядов попало в поезд командующего, замолчали две морских 8-дюймовки, и тут пришла очередь наших окопов. Вдруг я увидел, что от поезда Якова Александровича к нашим позициям бежит офицер. Выхватив бинокль и взглянув, я узнал прапорщика Нечволодова. Очевидно, кавалерист-девица спешила передать нам что-то срочное.

Тут залп вновь накрыл нас, а когда мы снова подняли головы, прапорщик Нечволодов лежал в нескольких шагах от траншеи. Прапорщик Немно не растерялся вместе с двумя юнкерами втащил ее в окоп. Жена командующего была жива, но серьезно ранена осколком, и ее отнесли в лазарет, находившийся в одном из бронепоездов.

Пришлось посылать связного к Якову Александровичу с этой невеселой вестью. Вскоре мы узнали, что хотел передать командующий: необходимо вновь атаковать гать. И как можно скорее.

Мы вышли из окопов, готовясь броситься вперед. Рядом с нами ожидала атаки бригада 13-й дивизии. Генерал Андгуладзе бегал туда-сюда, подбадривая своих орлов, и тут внезапно красные ударили шрапнелью.

Все-таки этот капитан Шрапнель – редкая сволочь. Одним его «стаканом» можно уложить целый взвод. Конечно, мы и под шрапнелью научились наступать, но уж очень это муторно.

Мы залегли прямо в песок, у гати. Стало ясно, что придется пережидать. Справа послышались крики – бригада 13-й дивизии бежала, их косила шрапнель, а «капказский человек» напрасно метался с неожиданной для его фигуры резвостью, пытаясь задержать хотя бы некоторых. В общем, мерзкое зрелище. Хотя сейчас я думаю, что эта бригада, состоявшая чуть ли не наполовину из бывших краснопузых, могла бежать вовсе не из трусости, а по другим соображениям. Ведь за Сивашем стала та же самая 46-я стрелковая дивизия красных, где они раньше служили. В такие минуты и начинаешь жалеть, что краснопузых приходится брать в плен! А Туркул еще обвиняет меня в том, что я излишне критикую бывших красных орлов, служивших в наших частях. Да чего уж там, в его дивизии любой комиссар, надев малиновые погоны, за сутки превращался в убежденного монархиста. А как драпали «дрозды» в ноябре под Джанкоем? Антон Васильевич спешит уточнить, что это были не офицерские части. Вот именно! Это были его перевоспитанные краснопузые.

Бригада дала деру, мы лежали на мокром холодном песке, а шрапнель свистела над головами. Страшно? Еще бы! И – стыдно, невыразимо стыдно! Хороший венок мы возложим на могилу нашего командира! Сорокинцы, язви нас, лежим жабами и ждем комиссаров. А красные уже заползали на гать и на наш отремонтированный мост.

Все! Вата!

Я придвинулся к поручику Усвятскому, велев ему собрать офицеров роты. Через несколько минут все четверо были уже здесь. Прапорщик Геренис пристроился за бугорком, то и дело поглядывая в сторону гати, где шевелился враг, прапорщик Немно и поручик Усвятский присели, закуривая по очередной папиросине, а поручик Голуб пристроился поодаль, даже не глядя на Сиваш. Он, конечно, видел и не такое. Сивашем поручика Голуба не удивишь.