– Э… масло!? – не стал пить он.

– Да ты че, пацан! Чистая жидкость. Какое масло. Пей давай! Ну, глотай!

Раски взглянул получше и узнал любимую флягу Аботта. Отпил, но ничего не почувствовал.

– Слушай, а что там с цистерной? – выкашлял он лишнее.

– Э, ты знаешь. Такая цистерна там, в углу ангара. Ну, мож-т видел, как… давно та-ма, с незапамятных времен. Ага… уж сил не было ее проверять. Мы же как… ты, наверное, думаешь, что масленщики только масло под капот наливают. Ага… Не-а… мы тут все это дело в порядке держим. Ворота, ставни, потом эти-т… эх, черт, старый я стал. Эти… всякие сошки и пешки, да хрен, как они там…

– А про цистерну, Аб?

– Ага… ну да. – тот потер лоб, оставив пару темных полосок.

Уж не понятно, почему, но у масленщиков руки всегда были, как будто, маслом пропитаны.

– Да, цистерна. На нее Мердок давно засматривался. Уж не знаю, почему. Цистерна, как цистерна. Закрытая, старая, никому ненужная, все чин по чину. Она бы так сто лет еще стояла! Кому она? Но, как-то он пришел и говорит: Аб, ну накачай! – и показывает на колеса. Ну а я: А чего их качать, я и так их проверяю. А он такой: Делай-давай. Рейс сложный. Как потаскушку возьму. Накачай, Аб. – и такой сморит.

Да-х… мне его взгляд тогда сразу не понравился. Сразу почувствовал я что-то. И сказал себе: Эй, Аб! Дело не в масле. Этот малый походу сбрендил-того. Иначе, с чего ему так вот, Гуву Мердоку, на тебя старого масленщика смотреть!?

Но, конечно, так-то не сказал. Накачал, да и все. И мне чего? Потаскушка, так потаскушка. Тяжелый рейс, так тяжелый. А какой он, не тяжелый, ты скажешь!? Они все тяжелые. Потому, что последние. Вот!

– И? Что?

Раски почувствовал, что фляга помогла, немного отошел. Не мог только забыть, и… никогда не сможет.

«Ну и ладно. Это даже хорошо». – подумал он. Вот, только он не знал, видели ли это водилы. Он хотел, чтобы это увидел Юрик. Ему казалось, это – то, ради чего погиб Гув Мердок, взорвал свой грузовик, самый лучший в ангаре бункера Семь-Ноль, а может и вообще, лучший.

Чтобы кто-то увидел. Так, неужели, видел только он!? Совсем невыдающийся, еще и года не прошло, после того, как он смог совмещать точку на экране с картами Хью, летала Раски.

Но, вот он увидел, хоть на мгновение: какой когда-то была Земля. Красивой! Ладно, что там красивой. Не то. Настоящей!? И тоже не то! Не то… Такой, чтобы… когда на ней не было дряни. Этой дряни, вот уже, столько лет, падающей и впивающийся, колышущейся дурной массой, в которой они родились и, в которой, умрут. Которую они назвали хлябь.

Хлябь, хлябь, хлябь… и не это ли должны делать водилы тяжелых грузовиков. Рассекать, кромсать, преодолевать хлябь. И не это ли сделал Гув Мердок, самый лучший из водил тяжелых грузовиков, в тот день… точнее, во время своего последнего рейса.

– Горючее? – спросил Раски.

– Да, не… как-мо там! Кто бы оставил цистерну с горючим вот так, со спущенными шинами.

– А что?

– Масло?

– У… я тебя! Стрекоза! Какое… твою-тмо дивизию! За масло…я бы даже… ух! Даже Гува Мердока вот этой самой… Да, ну его! И, кто теперь будет… эх, да ну ладно.

Аботт ушел. Раски остался сидеть, пока еще не понимая, в какой он части ангара. Где-то в углу масленщиков, но где? Его мысли шевелились сильнее от новых глотков из фляги. И он представлял, что на время, раздвинувшаяся масса из пепла и льда, уродливая перхоть Земли, раздвигается дальше и больше. Так, что Земля становится чистой и очень красивой. Такой, как он видел ее на картинках. И он летит над ней. Он летит и видит Землю. Землю, а не хлябь. Что за чудо!?

Может, ради этого Гув так сделал? Чтобы показать!? Но, кому? Ему!? Раски? С чего бы! Он даже ему пару слов не говорил, так только смотрел «иди, делай свой работу» перед рейсом или «ну, пшел» – после.

Водилы не увидели того, что хотел показать им Гув, если только он этого хотел. Ближе всех остановился Юрик. Но, он был слишком близко к вспышке, что увидел только вспышку. И остальные тоже.

А может, Гув Мердок не рассчитал? Может, он хотел показать другим водилам, для чего они ездят туда-сюда, подвергая себя такой опасности. Каждый день, сходя с ума. Хотел, но не показал. И все потому, что не просто не догадался, не прикинул, что потаскушка, эта цистерна, столько лет стоящая в дальнем углу ангара их Семь-Ноль, так взорвется?

И вот, показал только ему, Раски. Летала Раски… бойкий, смышленый, но слишком хлипкий от рождения, чтобы когда-нибудь стать водилой.

Так зачем он ему это показал?

Раски не заметил, как от этих мыслей, усталости и фляги, он заснул.

А за стенкой, гремели водилы. В них, каждом, было уже не одна, не две, а по меньшей мере, по три фляги. В ту самую ночь, когда они провожали своего лучшего напарника, Гува Мердока.

Они были тяжелы от выпивки. И их это вполне устраивало. Тяжелое – это надежно. – говорили они, и не собирались пока оказываться от своего первого клича.