Беру поддельные найки коричневого цвета, надо же, даже подошва прошита… Алина будет ругаться, что они цвета поноса. Ну и пусть, зато грязь не видно. Получаю на кассе ценник – две тысячи рублей, уже со скидкой. Ненавижу свою жизнь.

Решение быть дома позже шести пришло в голову как-то само собой. За углом булочная, там никого никогда нет. Несмотря на то, что продавщица меня знает, кивает холодно, а улыбается криво. Столики здесь потертые, а вот плазма на стене совсем новая. Продавщица ухмыляется на колкие фразочки Шеремета: крокодиловых крокодилов поймали в своем черном болоте, потолок прожжен, всюду смрад, даже нет тараканов… Черный потолок, черный пол, а стены лиловые, наверное. Пространство уходит вширь, а низ и верх давят на тебя. Я становлюсь одной из друзей Алины, я не понимаю, о чем я думаю, я грубею с каждым вдохом асфальтовой пыли.

Мне немножко страшно, я себя не чувствую, заказываю булочку с маком, прошу включить «Дневники Бриджит Джонс», первую часть, пожалуйста. Еще возьму суп, интересно, его готовит вот эта вот или кто-то другой. Ведь у них всегда суп дня. В пекарне. Небо за окном стоит немым, я же хочу, чтобы со мной кто-нибудь поговорил. Продавщица ставит передо мной тарелку с куриным супом, говорит: «И на нашей улице когда-нибудь будет праздник», кивает на экран, где начинается фильм. Кто просил тебя говорить?.. Ладно, она включила кино, на том спасибо, другие бы даже этого не сделали.

Ловлю себя на мысли, покурить бы сейчас, снюхать ли. Пару жирных дорог. Я этого хотела; я этого хочу?.. Решила. Шикану. Возьму кофе с виски. Совсем не уверена, что он ирландский, но мне же любой пойдет. Я же кто?.. Все заработанные уходили на выживание, оплату коммуналки, тональники и крема. Конечно, кроме тех денег, которые тырила Алина. Почему я так на нее зла?

Бордовая тяжелая пыльная штора, я уткнулась в нее щекой. Она закрывает от меня дорожные дыры, наполненные водой, кривоватые квадраты панелек, пробивающуюся, но уже истерзанную весеннюю зелень. Проходят наркоманы, выпендривающиеся подростки, несчастные и нищие бабушки. Всех их вижу настолько четко, что кажется, будто и не вижу совсем. Я стала бликом.

Внутри я обыкновенно находила чердак или погреб, иногда морг. Мне до изнеможения хотелось осмотреть другие комнаты, я уверена была, что не все люди так живут. Если бы я в прошлый Новый год, в праздник, пошла бы до булочной, а мне бы там кто-нибудь улыбнулся, дела бы пошли в гору. Кто-то мог угостить меня кофе. Кто-то мог подарить мне свой шарф. Кто-то мог бы пригласить меня на каток, пусть в этот дряхлый ЦПКиО, это вообще роли не играет. Когда умерли родители, а потом бабушка, с ними со всеми умерло все хорошее, что могло быть. Я не чувствую любви, точнее, я чувствую полнотелое жгучее пусто. Выйти дайте, да вот негде, только закольцованность. Никто меня никуда не пригласит, я не умна, не интеллигентна, у меня даже нет обаяния. А рожа такая, что… Что? Что? Так. Стандартная русская рожа.

Шла третья часть «Дневников», я ревела, съела уже две порции супа, выпила три стакана кофе с виски. Никто не говорил. Никто не выключал фильм. Никто не гнал. Реальность спала. А я успела выдумать такую красивую историю о том, как я уезжаю в Норвегию, знакомлюсь с очаровательным владельцем антикварного магазина, мы расписываемся и ведем дела вместе, он читает мне лекции, чтобы я умнела, Чума отступает. Чума отступает.

А сколько времени?.. Семь. Я извиняюсь у продавщицы за слезы, «разрешаю» досмотреть фильм без меня, расплачиваюсь и убегаю от наступающего к горлу вечера. Если темно, то только не по дороге к дому. Не выношу вечера, не занятые работой, всегда кажется, что у меня умирает кто-то. Веет внутри.

Мне ничего не нужно в продуктовом, но я беру пакет вина и творожки. Широкий жест последней роскоши.

Я готова влюбиться в сестру заново, если она бросит наркотики.

Алина, впусти меня! Дверь закрыта изнутри, я не могу попасть домой, болтаюсь на лестничной клетке. Вечно натыкаюсь на захлопнутые ворота, это я такая удачливая, или для всех все офф? Тетя Галя уже спускалась, прошоркала в резиновых тапочках до меня – дочка, все хорошо? Я сижу на ступеньке, лыблюсь, киваю, да, мол, все под контролем. А так, если что, заходи, чай попьем, поговорим. Наверное, так надо было и сделать.

Она открыла мне спустя полчаса. Пунцовое опухшее лицо, ладонью нос трет, чешется, голова завернута в полотенце, слоеная трубочка со взбитыми сливками. Вспоминаю, какими мы были когда-то чистыми: не пили, и не курили, и зубы чистили вовремя. Говорю это вслух. Она кивает. Думаю еще, какое лицо у нее некрасивое стало после каждодневных кутежей, не говорю этого ей. Не надо. Мутный взгляд какой-то, Алина, ты курила?

Она на кухню тянет меня, понимаю, что-то не так. Жженое в воздухе. Ты поджигала руки? Кивает. Не-ет. Иду в гостиную, около дивана лужа, пахнет пивом, нет, не лужа, это целый пивной океан, хоть сейчас заплывай. На ковер не попало?.. Ты же знаешь. Алина, ты же знаешь правила? Алина? Сядь. Посадила ее на кресло. Что это?.. Ревет. Нет, слушай, ты не революция, ты не костер и не бензин даже, ты – разочаровавшаяся идея.

Бульбик валяется на диване.

Знаешь. Когда уходила, я думала, что все будет хорошо. Я приду, а мы помиримся. Вот, новые кроссовки… Какого черта ты курила у меня в комнате? Ты знаешь, что это важно?.. Я не смогу тут спать.

Где раскладушка?! Где чертова раскладушка? На, тут еще творожки и вино. Все, хватит, хватит с меня твоих слез и угрызений совести, ты – дура. А, ты в курсе. Так, один шаг к решению проблемы – ее осознание. Мне нужна раскладушка, я посплю на кухне… Все изгадила. Пепел по всему столу, ты! Боже, меня уже трясет, почему я, почему я, почему я должна все это убирать? Я же не должна… А кто?! Кто уберет? Ты, что ли?