Но Мансул был каким-то самым неприятным представителем мужского племени из всех, попадавшихся ей в трех последних реинкарнациях. Даже обидно было, что прямо сейчас его покарать нельзя.

Нет, в том, что Мансул был градоначальником, взяточником и казнокрадом, ничего удивительного не заключалось, это было очень по-человечески, но все-таки должны же были быть хоть какие-то границы?

Оказавшись в его рабынях, Мун прониклась сочувствием не только к женщинам, но абсолютно к каждому рабу Мансула. А самой себе она вообще не очень завидовала, потому что тела у неё было два, и доставалось ей за двоих.

Вот и сейчас.

Мансул любил наказывать самостоятельно. Он носил плеть за поясом, любил сечь рабов до крови, до потери сознания, вырывать из их глотки вопль за воплем.

На коленях, уткнувшись лбом в песок, стоял Анук, и на его голую спину падал хлыст, но эта боль принадлежала Мун. Вся. До последнего глотка.

Что называется, наслаждайся, дорогая Сальвадор, припомни “чудные деньки” своей самой первой смертной жизни. Помнишь, как тебя порол твой драгоценный батюшка, пытаясь унять непокорную “шайтанову девку”? И как потом именно это использовал паскудник-женишок, чтобы оклеветать тебя?

Северянин шевельнулся, и Мун пришлось сосредоточиться на нем, а не на пылающей спине Анука и собственном разуме, затопленном болью.

Пауль смотрел на неё пронзительно-синими глазами.

Таким синим цветом цвел раз в год священный лотос в оазисе Ахиллам, обители пустынных богов.

Сальвадор бывала там лишь изредка, мельком, не особенно там задерживаясь, чтобы полюбоваться красотами божественных садов. Там жили полукровные боги, и они не особенно привечали в своем саду Судью, что уродилась человеком.

Лотосы Нии-Фэй она видела. Мельком. Сказок о них слышала точно больше.

Итак, глаза у северянина были синие.

И Пауль смотрел на девушку этими своими синими льдинками ужасно пристально. Она не любила такого настойчивого мужского внимания. Хотелось, чтобы он поскорее прекратил это делать. Это немыслимо раздражало.

— Куда ты меня притащила, красивая? — голос у Пауля прозвучал очень слабо, от отравления он еще не оправился. Нужно, чтобы он отсиделся тут, но… Но как это сделать, если у мужчин вечно зудит броситься вперед и в бой?

Запечатать бы дверь чарами, но нельзя ведь было прибегать к магии для себя, не для спасения хрупкой жизни смертного, встрявшего в их с Эльясом пари.

Придется уговаривать.

— Меня зовут Мун, помнишь? — мягко спросила девушка, касаясь ладонью влажного мужского лба. — Я говорила тебе имя, ты говорил мне свое, так почему ты упорно это забываешь?

— Может, я не хочу, чтобы ты забывала, что хороша, как самый волшебный мираж?

Самое занятное, что ведь сначала все было хорошо. Она его не заинтересовала. А потом началось вот это. “Красивая”, “поцелуй”, “не хочу, чтобы забывала”.

Мужчины…

— Ну-ну, осади, герой, — девушка рассмеялась как можно непринужденней, — я так забуду, что рабыня, подумаю, что ты меня замуж взять хочешь.

Вот так. Пауль, ошеломленный этими её словами, замолчал, потихоньку разбираясь со своим дыханием.

Ну и хорошо, что сработало.

Мун глянула глазами Анука — Мансул уже оставил негодного стража и шагал в сторону дома. Шею начало покалывать — хозяин приказывал Мун срочно явиться к нему.

Спина Анука была исполосована до крови, ему надо было достоять караул, больше его подставлять под удар и выводить Пауля его руками было нельзя. Еще одна порка — и Анук может попросту истечь кровью. Умрет его тело, придется отдавать свою магию на хранение Эльясу, а это был совершенно не заманчивый вариант.

— Пауль, мне нужно идти к хозяину сейчас, — тихо шепнула Мун северянину, — я даю тебе слово, как только хозяин ляжет спать — я выведу тебя отсюда. А до той поры ты можешь побыть тут? Никуда не выходи и желательно вообще сядь в угол за дверью и не двигайся с места, чтобы тебя не услышал никто.

Северянин посмотрел на неё пристально, а потом кивнул. Просто кивнул, без лишних слов.

Понял? Да неужели?

Рунный ошейник на горле начал жечь совсем нестерпимо.

Кажется, пришла пора и самой Мун получить от хозяина заслуженное.

Мансул, возвратившийся из управы, был зол как кобра, у которой мангуст сожрал все яйца.

Именно поэтому Мун успела только войти в трапезную, в которой ужинал хозяин.

А потом горло стиснула удавка заклятья.

Мансул никогда не наказывал её плетьми, только магией — он не хотел портить тело, предназначенное в подарок халифу.

Человеческое тело рухнуло на колени, и ноги подкосились, и сама Мун знала — если хозяин уверен в её виновности, лучше демонстрировать покорность.