Не перенесла смерти любимого мужа жена Егора. Тоскуя, день и ночь ждала своего единственного сына Степана, который нес военную службу на далеком Балтийском море, но так и не дождалась.

Когда Степан Иготкин вернулся со службы, окна отцовского дома были заколочены, а лисьенорцы показали ему на сельском кладбище две припорошенные снегом могилки со свежими лиственничными крестами. Тяжело было Степану заходить в пустой родительский дом, поэтому и поселился он в небольшой избушке хорошего друга отца Гирманчи Темелькина, жившего вдвоем с дочерью, которую за добрый и отзывчивый характер односельчане называли ласково Дашуткой.

Старый остяк как мог успокаивал Степана. Вечерами, сидя у раскаленной докрасна железной печки, он чадил кривой трубкой и по-своему философствовал:

— Зачем, паря, шибко тоскуешь? Жизнь думать надо, в тайгу ходить надо. Самый крепкий лекарства — тайга…

Поддавшись уговорам старика, пошел Степан в тайгу. К вечеру вернулся усталый, но будто ослаб тяжелый обруч, давивший все последние дни сердце. Повеселел взгляд Степана, по-прежнему напружинились ослабшие было мускулы, и на следующий день он уже без лишних уговоров отправился на охоту.

Вечерней порой возвращаясь в село, увидел Степан свежую лыжню. Обрадованный близким присутствием человека, ускорил шаг, легко скользя лыжами по снегу. Задумавшись, забыл об окружающем и очнулся только тогда, когда чуть не уткнулся в спину идущей впереди девушки. От неожиданности даже вздрогнул. Чтобы сгладить невольное смущение, громко окликнул:

— Что тихо идешь?!

Девушка спокойно оглянулась, и Степан увидел ее лицо: порозовевшие от мороза смуглые щеки, алые, чуть припухшие губы, выбивающийся из-под платка завиток покрытых инеем волос и черные, как переспевшая смородина, глаза, смотревшие открыто и смело.

— Ты чья будешь? — удивленно спросил Степан.

— Темелькина, — строго ответила девушка и, уклоняясь в сторону, предложила: — Обходи, что ли, коль торопишься.

Но Степан и не думал обходить, вспомнил, как старик Темелькин рассказывал о своей дочери, промышлявшей в тайге не хуже опытных промысловиков. Последний раз Степан видел Дашутку Темелькину еще до службы и сейчас был поражен тому, как выросла она за эти годы, как похорошела.

— Стало быть, ты — Дашутка? — спросил Степан и, свернув с лыжни, пошел рядом.

— Стало быть, она, — ответила девушка, чуть-чуть улыбнулась и тут же добавила: — А вас, Степан Егорович, я сразу признала. Вернулись со службы, да?..

— Вернулся, — с внезапной радостью ответил Степан.

Доктора и время вылечивают самые тяжелые раны. Со временем затянулась и душевная рана Степана Иготкина. А доктором его стала Дашутка. Она заполнила в его душе ту пустоту, которая образовалась со смертью самых близких ему людей: отца и матери.

Весной они справили свадьбу. Дашутка пришла в дом Степановых родителей и в один день навела в нем порядок: желтизной засветился выскобленный пол, заголубели вымытые стекла окон, запахло в доме теплом и уютом, памятными Степану с детской поры. Темелькин жить с молодыми отказался — не хотел расставаться со своей избой.

Через год у Степана с Дашуткой родился сын. В сельском Совете записали новорожденного Василием Иготкиным, а Дашутка стала звать сына ласково Васильком.

Когда в семье согласье и радость, время летит незаметно. Село Лисьи Норы находилось в стороне от больших дорог, жизнь здесь шла тихо, будто и не было в России революции. Иногда лисьенорцы, ездившие в губернский город, привозили смутные слухи о том, что началась какая-то новая политика, называемая НЭПом, что опять появились купцы, которые скупают пушнину и продают ее за границу. Степан, занятый своим хозяйством, политикой не интересовался, а слухам, тем более сомнительным, не верил.

Однажды, только что возвратившись из тайги, он грелся у теплой печки и, дожидаясь, пока Дашутка соберет на стол ужин, наблюдал за сыном, резво бегающим по избе.

Неожиданно на крыльце послышался громкий разговор, затопали сапоги. В распахнувшейся двери появился Темелькин, а следом за ним рослый мужчина во флотской одежде.

— Дружка, паря Степан, тебе привел, — снимая шапку, сказал старик и, присаживаясь у порога на скамейку, как всегда сразу полез в карман за трубкой.

Короткий зимний день был на исходе. В сумерках Степан никак не мог толком разглядеть лицо вошедшего моряка.

— Не узнаешь, едрена-зелена? — басом проговорил тот.

— Андрей?.. — неуверенно спросил Степан, смутно припоминая своего сослуживца, с которым когда-то вместе охраняли Смольный.

— Он самый, — пробасил моряк. — Андрей, по фамилии Чимра. Забыл?..

— Как же забыть? Андрюха!..

Обнялись старые друзья, расцеловались.

За ужином Степан пробовал начать разговор, но, заметив, что друг сильно голоден, замолчал. Только когда Чимра наелся и поблагодарил хозяйку, Степан спросил: