Не понимая методов свободной охоты, многие даже опытные наши летчики считали фашистов трусами, а их тактику "воровской": они ведь избегали лобовых атак, не ввязывались в затяжные воздушные бои, особенно на виражах, где шансы на победу были незначительны. Конечно, трус может оказаться на любом самолете, но считать трусами всех фашистских летчиков - было ошибкой.

Следует сказать, что Ме-109Ф имел высокую скорость, сильное вооружение и новейшие средства радиосвязи. Но и то правда, что если сравнивать советских летчиков с фашистскими, в отрыве от тактико-технических данных машин, то преимущество останется за нашим воздушным бойцом. Он обладает высокими морально-боевыми качествами, стальной волей к победе, способен к самопожертвованию во имя Родины.

Гитлеровская молодежь, воспитанная на гнилой нацистской морали, таких качеств не имела. Ее поддерживали "спортивный интерес", "лавры победы", оплачиваемые обилием денег и почестей.

Фельдфебель Квак, заядлый фашист, сбитый над Ладожским озером, на вопрос, почему немецкие летчики не принимают лобовую атаку, ответил: "Что я, дурак? При лобовой атаке у нас одинаковые шансы на победу, я лучше подожду, когда они будут хотя бы процентов на девяносто".

– А почему вы не ведете бои на виражах?

Квак ответил, что это им тоже не выгодно и тут же добавил:

– Внезапная атака на скорости и быстрый выход из боя - вот наша основная тактика.

Он говорил истинную правду. Нам следовало искать новые приемы в бою с Ме-109Ф, лучше использовать бортовое оружие в тесном огневом взаимодействии мелких групп. И наступать, наступать...

Пагубно, когда в шторм у руля корабля стоит человек, не способный своевременно повернуть навстречу девятому валу - могучей и страшной волне, несущей неведомые испытания.

Такой девятый вал покатился на полк 1 января 1942 года.

В ночь на Новый год майора Охтеня вызвал по телефону командир авиабригады полковник Романенко, не терявший чувства юмора в самой тяжелой обстановке.

– Ну как, непобедимый командир?
– спросил он майора, - готовишься встречать Новый год?

– Нет, товарищ полковник, сейчас не до Нового года, настроение не то...

– Зря-зря, Михаил Васильевич, к такому празднику нужно готовиться загодя, - продолжал Романенко.
– Нам стало известно, что на аэродромах под Новгородом и Сиверской фрицы новогодние елки зажгли и, не дождавшись полночи, поднимают тосты за завтрашнюю победу над вами под Кобоной и на ледовой трассе Понял?

– Понял, товарищ командир, как-нибудь отобьемся, - ответил Охтень.

– Пора полку не отбиваться как-нибудь, а самим нападать. И побеждать! Вот уже двадцать дней вы теряете летчиков и самолеты, а "мессеров" и "юнкерсов" за вас сбивают другие.
– Теперь уже Романенко не шутил. Метеорологи дают ясную, безоблачную погоду, для немцев - раздолье. Они могут нанести массированные удары по всей трассе и по перевалочным базам. Подготовьтесь как следует к боям с превосходящими силами врага, надежнее прикройте район Кобоны и Лаврова. Учтите, "охотники" усилят свою активность и над трассой и в районе вашего аэродрома. Сейчас прошу поздравить от имени командования и политотдела бригады личный состав части. Будем надеяться, что Новый год вы ознаменуете более успешными боевыми делами. И последнее, Михаил Васильевич, хватит отдыхать, пора и самому летать. У вас должность летная, товарищ командир полка!

Так закончился начатый с шутки телефонный разговор.

Майор Охтень понимал: Романенко, бывший "командир 13-го, недоволен боевой работой полка. Но, как видно, серьезных выводов все еще не сделал.

Вечером он приказал оперативному дежурному вызвать на КП своих заместителей, а также инженера полка, командиров и комиссаров эскадрилий.

На КП собрались все, кроме инженера Николаева, которого едва разыскали в ПАРМ-1 {ПАРМ - полковая авиаремонтная мастерская} под самолетом, где он проверял ход ремонта, да вместо командира 3-й АЭ майора Рождественского, лежавшего в санчасти с высокой температурой, прибыл его заместитель капитан Агуреев.

Без Николаева командир полка совещание не начинал, молча сидел за маленьким столом, ждал.

Распахнулась дверь, в теплую, хорошо освещенную лампочками от аккумуляторов землянку ворвался клуб морозного белого пара. Николаев, красный от быстрой ходьбы, с инеем на бровях, ресницах и на воротнике меховой куртки, переступил порог и уже открыл было рот, чтобы доложить, но резкий голос командира оборвал его на полуслове.

– Где ты шляешься? Сколько исправных самолетов будет к утру?

Спокойный, всегда сдержанный Николаев, знавший, как шутили товарищи, место каждой тряпки-веревки, снял шапку-ушанку, расстегнул куртку, ответил:

– Я не шляюсь, а занимаюсь в ПАРМе ремонтом доставленного с озера бесхозного самолета. Сколько будет исправных к утру? Инженеры эскадрильи доложат мне точно в три часа ночи. Думаю, пятнадцать-шестнадцать самолетов наберем.

Он устало опустился на стул, набрал в грудь воздуха, будто собирался нырнуть в глубину омута, и, нагнувшись, стряхнул рукавицей снег с огромных валенок. Это вошло у него в привычку. Так он делал всегда, когда был чем-то встревожен или обижен.

Ответ Николаева охладил командира, заставив поежиться начальника штаба Ройтберга и некоторых командиров эскадрилий, когда-то активных ветеранов полка, ставших при новом своенравном командире ниже травы, тише воды.