Вот у нас и велось: под тяжелую работу составляют девчонки плачи. Выкроишь спокойное время, когда дело не мешает думать, вот дума в голове и забродит, как хмелинушка, и подбираешь слова одно к другому. Вспомянешь, как девки-то живут у отцов да матерей: ни заботы им, ни печали. А мне, бессчастной, как родилась, так и заразилась заботой да работой, горем да печалью. Вздумаешь - слезы сами катятся, а по слезам и слова плывут, как льдиночки по вешней воде:

Тяжелехонько я вздохнула,

Свою матерь я вспомянула.

Родила меня, горюшу, мама,

А не прибрала яму

Во сырой земле могилу.

Повалила бы да схоронила,

В матерь землю бы положила,

Свое бы она ухо приокутала

И меня бы, девушку, успокоила.

А то родила да отпустила

По чужим людям, по работам.

Кинула меня да бросила

Безродну да бесплеменну,

Бесприютну да беспризорну,

И шатаюсь я, бедна девушка,

Как бесприкольна будто лодка.

От того я берега отстала,

А к другому я не пристала,

Куда присунешься-приткнешься?

Все не свое мне да не мило,

Не любо мне да не родно.

И нигде ко мне жалости нету,

И ласкового слова не услышу.

Чужим людям не до жалости,

Добираются только до работы.

Работа-то растяжела,

До гроба ее не переробить,

До смерти ее не переделать.

Всхлипываешь, всхлипываешь да и заснешь. Никто не знает, что ты и плакала. Песню запою, так ту услышат, а плачу - никто не знает. И во сне-то мне снится, что наработалась я, свернулась комочком на постели и плачу, и причитаю.

Встанешь утром в три часа. Ночь еще, а у нас утром называется. Хозяева дрыхнут, а мне не время спать, пора вставать: неохота хозяйкину ругань слушать.

И так все время катится, и годы мои вперед подвигаются. Время убывает, а хорошего не прибывает. Хозяйке я вида недовольного не показывала, дело за делом вела. А у богатого глаза не малы: все больше надо. За всю зиму я соседского порога не знала - из дому отпроситься не смела.

В праздники до обеда праздную. Заберусь тайком под лестницу и сижу там. Когда стирала, так узорчатую вышивку на полотенцах да на кофтах подсмотрела. А в чулане я училась эти узоры да вышивки на куклах шить. Какой лоскуток попадет в руки - я все прибирала да в чулан тащила. Вот и устроила мастерскую. Куклу сошью из полотна, лицо направлю, вышью глаза и нос, рот и уши, одену в кокошник да в тафту, как невесту. А то и мужика сошью, рубашку, жилетку надену, из овчинного кусочка малицу ему приготовлю. Мне это было в науку, а людям для потехи. Потихоньку от хозяйки сначала своей родне гостинцами пошлю. А на путине, как люди прознали, все просить меня стали:

– Ты уж моей-то девке сошей куколку, привези.

От хозяев-то пойдешь на путину, так один хлеб положат, а ни чаю, ни сахару, ни маслица, никакой прикуски не дадут. И живешь на хлебе с водой. А как куклу кому сошьешь, мне и тащат - кто маслица, кто сушки, кто сахару.

От кукол я перешла и к большему. Любила я вышивать, а никак не выходили у меня крестики: все перекосы получались. И вот подглядела я у хозяйкиной дочери Кати, как она по узору книжному крестики вышивает по канве. Удивилась я - до чего это просто, и глядеть-то нечего! В праздничный день в своей мастерской начала я лоскуток вышивать. По канве отсчитала, сколько надо в звездочку клеточек, а вместо крестиков звездочки придумала. Нитками разных цветов вышила я с полдесятка разных звездочек и покруглей и с острыми рожками, а потом и несу Кате, показываю.

Так она ругаться начала:

– Я при тебе ничего делать не буду, ты сразу все переймешь.

Богатому за беду было, если бедный сумеет лучше сделать что-нибудь или одеться.

В ту пору я стала уже на девку походить. Пошлет куда-нибудь хозяйка к соседям, иду я мимо горки, ребята кличут:

– Иди, Мариша, прокачу.

Ну и не утерпишь, раз-другой скатишься. Хозяйке не говоришь, а то отчитает: "Вас пошли в клеть по муку, а вы в хлев к мужику". Попросишься у хозяйки на горку - не пустит:

– Не за то плата дадена, чтобы вы гуляли.

Ну и сидишь. Те, что сами нанимаются у хозяйки выряжают, чтобы в праздничные дни отпускала. А меня мать в люди отдавала, так еще твердила:

– Покрепче держите, воли не давайте да никуда не пускайте.

Как-то вечером мы разбаловались с хозяйкиными ребятами. Бегали, бегали - хозяйкин сын Миша разбежался да нос себе разбил, кровь пошла. Хозяйка всю вину на меня сложила. А потом пришел мой брат Алеша. Она ему говорит:

– Надо ее постегать.

Схватила меня хозяйка, дала Алеше веревку, велит:

– Пори.

Послушался Алеша, стал пороть. А мне обидно. Зло такое взяло, вырвалась я, схватила доску для шанег, сочельницей у нас зовут, да и метнула ее в хозяйку. Хозяйка на лестницу, как сорока, заскочила, - видно, я пугнула ее крепко. А потом и говорит:

– Ну и девка! Даром, что тихая, а тут что выкинула, с двоими управилась.

5

Год кончился, так я вырвалась, как куроптиха из силка. Опять поехала к матери погостить. Ночь переночевала, а на другой день мать с утра уже сказывает: