Фома подрядился идти на путину от рыбкоопа. Пала у нас последняя корова, а жить надо.

Перед уходом Фомы на путину случилось так, что я чуть не погибла. Пошла я в Оксино за мукой. После ледохода все протоки растопило. Через виску Якуню мы на лодке перебирались. К ней веревки с двух берегов протянуты: кто идет, тот и тянет к себе. Вперед-то я с людьми шла, а обратно, уже поздно вечером, одна. Подошла к берегу, зашла в лодку, потянулась. Перетягиваюсь, а веревку с другого берега задело и не дает лодке ходу. Я повернулась, хотела было вязку снять с лодки, лодка качнулась и зачерпнула бортом воды. Мешки подмокли, я кинулась муку спасать, лодка с другой стороны качнулась, еще прибавила воды и перевернулась кверху дном.

Ухватилась я за веревку, а в карманы мне попали уключины - меня под лодку и тянет. Начала я рвать карманы, уключины меня отпустили, а лодку течением тут же завертело обратно. Осталась я на середине реки, держусь за веревку.

Потом начала я кричать, думаю: кто-нибудь услышит. Весна ведь, везде идут да едут.

Долго я кричала, из сил выбилась, а веревку не выпускаю, намотала на руку. И видно из воды только руку да лицо.

И вдруг человек на берегу на мой крик отвечает:

– Подержись!

Собралась я с последними силами, за кромку лодки пальцами зацепилась.

И вот он меня за вязку и тянет. Я уж и не чувствую, больно мне или не больно. Наверно, здорово он тащил: веревка с другого берега отцепилась от лодки и отпустила ее. Тут он меня и притянул к берегу. А берег лесной, достать меня через кусты не может. Ухватилась я за ивовый куст, поднялась, - жить хотела, так последние силы собрала. Тут человек вытянул меня за руку на берег.

Только на берег я ступила, набросился на меня лютый снежный ветер. Обжал человек на мне одежу. В сознанье привел, на ноги поставил, начал водить по берегу. И спрашивает он меня:

– Откуда будешь-то?

– Голубковская, - говорю.
– А ты кто будешь?

– Учитель, - говорит, - Яншев Николай.

– Павлика Голубкова, - говорю, - знаешь? Так я мать ему буду.

– Павлика как не знать, - говорит, - мой ученик. Да и тебя знаю.

До Голубкова мне надо идти еще три километра. А время - часов десять, и силы мало. А учитель болел тогда цингой, ноги у него опухли. Это он пошел на охоту, от цинги спасенья искать. Если ему меня провожать до Голубкова, так надо еще обратно семь километров шагать. А не вернется к утру - самого искать будут.

Отправляет он меня, наказывает:

– Иди сколько силы есть, не останавливайся.

Одежа на мне вся замерзла, волосы к платку примерзли. Пошла, пока еще в сознанье. Иду, чувствую, что ноги все тяжелеют. Взглянула, а из бахил вода-то не вылита! Думаю: "Выливать нельзя, пропаду. Как-нибудь надо выбраться из лесу на открытое место, если и упаду, так кричать буду, кто-нибудь услышит".

Кое-как доплелась. Дошла до материного дома, под изгородь не могу согнуться. Стонать громко начала. Сестра Лукея выбежала, завели меня в дом. Раздевают и спрашивают:

– Где ты, чего ты, пошто ты?..

А я и ответить не могу.

В сухое одели, взяли под руки, водят по полу. А дома муж да дети все еще не знают, что я пропадала. Одна Дуня вспомнила:

– Мама где-то долго не идет, может, утонула.

А муж думал, что я в Оксине до утра осталась.

Размяли, отогрели, чаем отпоили. У меня все еще из ушей вода текла. Под утро отвели домой. За все время я слезы не выронила, а пришла домой расплакалась. Сама не понимаю, как могла я силы набраться, ума не лишиться? Да потом и вспомнила: а вся-то моя жизнь какова? Тону я с самых малых лет. И утонуть никак не могу, и кликать никого не хочу. Все одной своей силой надеялась справиться. Теперь будто и достигла берега - ветром не дует, но и жарким солнцем не греет. Иду я как по лесу, на чистое место хочу добрести, а не знаю - где оно. И кружу я между двумя дорогами, не знаю - вдоль или поперек надо взять, некого мне спросить. Муж да дети - и те не знают, где бродят мои мысли. И когда-то я дойду до верной дороги?

14

Стояло раньше Белощелье пустым-напусто: ни двора на нем, ни хижины.

Мимо того берега на Нижнепечорье мне не раз приходилось бечевой лодку тянуть. Устанем тянуть - попутного ветра ждем, севера. Коли ветер таится, запаздывает, дразним его, посвистываем, чтобы дул сильней. Если не помогает, начнем север задабривать: бросаем на воду хлеб с маслом, сахарок, сушку. А то мачту с северной стороны вымажем коровьим маслом да приговариваем:

– Север-батюшко, покушай да нас послушай.

Когда добро не помогает, начнем север честить да поругивать. Что ж делать? Плюнем да и пойдем на белощельский берег.

Ноги подворачиваются на желтых сыпучих песках, а идешь. Дальше тундра с мелкой ерой, с багульником да вороничником - самое беспутное, бросовое место было Белощелье.

И вот это самое место на всю Печору прославилось. Вырос здесь Красный город, по-ненецки Нарьян-Мар. Город этот не по-прежнему строился: не с кабаками да не с казенками, а с хорошими домами да строеньями.