Шрифт:
– Мама умерла, Мила.
Тишина давит на голову. Сестра недоверчиво трясет головой.
– Что?..
– Ей больше не больно. Она не мучается, – продолжаю говорить, но уже успокаивая себя.
– Ты влешь! – глаза Милы мгновенно наполняются слезами.
Раскидываю руки, чтобы обнять ее, но сестра бьет меня по ладоням и отсаживается в угол комнаты.
– Влунья! Уходи! Не хочу тебя видеть! – кричит она вперемежку с рыданиями.
Поднимаюсь и выхожу. За закрытой дверью слышны всхлипы и дрожащий голос сестры, зовущий маму.
– Мамочка, это ведь неплавда? Мамочка, не шути так!
Провожу ладонями по лицу. Сердце щемит.
# # #
Похороны. Пришло много незнакомых людей. Часть из них – соседи, которых я изредка видела мелькающими на улице или на лестничных проемах. Они косятся на меня, перешептываются. Жалеют, наверное? Вот только они вернутся домой и забудут про наше с Милой горе, а нам от него никуда не деться.
Впервые за три дня вижу маму: ей сделали хороший посмертный макияж, она выглядит умиротворенной и спокойной.
– У нее больше ничего не болит, – бормочу себе под нос.
– Бедные девочки. Как же вам не повезло! Упокой господь ее душу, – крестится сердобольная соседка.
Она говорит что-то еще, но я ее не слушаю. И так тошно, еще причитаний пожилых женщин не хватало.
Первой кидаю землю в могилу и отхожу. Тук. Тук. Земляные комки, вылетающие из рук пришедших, словно град лупят по крышке гроба.
Могилу закапывают. Скорбящие галдящей рекой утекают в автобусы – их отвезут на поминки. Стою поодаль, дожидаясь, пока толпа рассосется. Холодный ветер лижет затылок и шею. Поеживаюсь.
Ко мне подходит соцработница. Не знаю, что она собирается сказать, но у меня нет к ней доверия. Да, она организовала похороны, и никаких казусов не произошло, но…
Все взрослые врут. Постоянно. Сначала мама, потом ее брат, если он вообще настоящий. Сказал, что придет, но гроб уже в земле, а нас с Милой завтра выселят из квартиры. Никто не посмотрит, что мы внезапно осиротели, деньги куда важнее.
– Вера, отвезти вас на поминки?
– Нет. Сестру надо забрать, не хочу обременять соседку.
Уважительно помолчав, соцработница снова прерывает тишину:
– Вера, мне звонил ваш дядя. Он просил немного подождать здесь. Хорошо?
Пожимаю плечами, сую замерзшие пальцы подмышки и блуждаю взглядом по сотням других могил.
– Кажется, это он.
Приглядываюсь: высокий жилистый мужчина с походным рюкзаком на спине идет в нашу сторону. Не нравится мне этот тип.
– Вера! – кричит он и машет.
Игнорирую его жест. Незнакомец быстро приближается и, запыхавшись, спрашивает:
– Похороны уже закончились?
Молчу, пристально вглядываясь в лицо «дяди». За меня ответят и так.
– Да, вы немного опоздали.
– Тихон, – он протягивает мне руку. – Мы говорили… по телефону.
– Ну… круто, – поворачиваюсь к надгробию. – Иди попрощайся, раз пришел.
Пока «дядя» навещает маму (похоже, он по жизни опаздывает), наблюдаю за ним. Соцработница, дождавшись его возвращения, с явным облегчением и улыбкой протягивает ему какие-то документы.
– Вот, все готово. Провожу вас до дома. Нужно удостовериться, что точно заберете младшенькую, тогда и с формальностями покончим.
2
Приглядываюсь к Тихону. Сходство колоссальное. Будто мамино лицо, только в мужском варианте: те же ярко-голубые глаза, нос с легкой горбинкой, широкие плоские губы, короткие темно-каштановые волосы. Даже ДНК-тест делать не надо, и так очевидно, что мы кровные родственники.
– И как ты собираешься забрать нас с Милой? – перевожу взгляд с дяди на соцработницу и обратно. – Разве документы на опеку не оформляются месяцами?
Тихон скидывает лямку рюкзака на локоть, достает полупрозрачную голубую папку с бумагами и протягивает мне.
– Я оформил документы заранее.
Хмурюсь, изучая строчку за строчкой. Теперь он наш опекун, деваться некуда. Кладу бумаги обратно в папку и отдаю:
– Дома обсудим.
Раз уж мама ему звонила, да еще и оставила голосовые сообщения, если верить его словам… Лучше рискнуть. Глупо отказываться от крыши над головой, пусть и в таких сомнительных обстоятельствах. Да и Миле сейчас нужны уход, забота и новые друзья. И новое место.
Дядя пропускает соцработницу в автобус. Заходим следом, занимаем места и молчим до самого дома.