Костя отступил на шаг.

— Вообще-то в нём много особенного. Но я даже рад, что ты этого не видишь.

Костя вернулся к рюкзаку и достал телефон.

— Чёрт, батарейка села. Твой в рюкзаке или в машине? Знать бы хоть который час…

Оба телефона разрядились, как и батарейка фотоаппарата, а Костя хотел втихую всё же сфотографировать через окно играющих во дворе детей. Он чертыхнулся пару раз, пытаясь вытащить из подкорки школьные знания по физике, чтобы понять, как влияет время, проведённое на морозе, на заряд ещё полной утром батарейки — обычно он спокойно работал с фотоаппаратом неделю, а то и дольше. Впрочем, физик в нём как уснул после школьного выпускного экзамена шесть лет назад, так и не проснулся, и фотоаппарат вернулся обратно в рюкзак.

Ребята вышли в коридор, в шерстяных носках почти бесшумно ступая по старым половицам, и Костя поднял к потолку кулак:

— Я к тебе залезу, жди! — погрозил он вслух и получил от Вари сильный пинок.

В трактире снова, кроме них, ни души, хотя со двора продолжали доноситься голоса и уже не только детские. Что там, не разглядеть — ставни только на двух окнах открыты, у накрытого стола. На белой скатерти две тарелки, плетёнка с хлебом и чашки. Хозяйка во вчерашнем сером платье приветливо улыбнулась гостям. Костя поздоровался громко и извинился за опоздание. Варя невнятно буркнула “здрасте” и забилась подальше к окну. Жаль, к нему не отвернуться — смотреть не на что: снег и дровник за большим сугробом. Бело и ни души.

Костя отметил, что сейчас Анна выглядела чуть моложе. Сон, точно утюгом, разгладил морщинки, и всё же ей было далеко за тридцать. Она поправила съехавший с плеч платок с девичьей быстротой, и на ум тотчас пришли строчки фронтовой песни, и отчего-то вовсе не начальные: «о смуглянке-молдаванке часто думал по ночам…» Костя даже головой тряхнул — прицепится мотив, покоя не даст! И рассматривать чужую жену он больше не собирается — дополнительных стычек с Богданом только не хватало. Остаётся надеяться, что взаимное разглядывание закончилось. Он перевёл взгляд на Варю — улыбается. Сняла наконец маску затравленного зайца.

Костя одновременно стянул льняные салфетки с обеих тарелок и замер. Взору предстали странные жёлтые комочки — он смог различить яйцо, а вот остальное оставалось тайной, покрытой сметаной. Переглянувшись, ребята взяли в руки столовые приборы. Серебряные, старинной работы, кое-где почерневшие. Было видно, что не один десяток лет их с усердием чистили.

Анна продолжала стоять подле стола.

— Не пугайтесь. Это всего-навсего творог. Правда, из козьего молока. Коров мы не держим. Жареный с луком и яйцом.

Попробуйте — это не смертельно.

— Это даже вкусно.

Крикнул Богдан с порога. С мороза розовый. Улыбка добрая, не вчерашняя пренебрежительная. Он явно намеревался пройти мимо прямо в кухню, но Анна поймала его за рукав и сказала что-то коротко и очень зло по-румынски. Богдан отступил, и Анна молча удалилась в кухню. Варя проводила её взглядом и, когда хотела вернуть его в тарелку, встретилась с тёмными глазами румына. Он уже взгромоздился на стол. Возможно, тот самый. По телу побежал холодок, а к горлу подступил горький ком, которым Варя чуть не подавилась, услышав:

— Я уже достаточно хорошо изучил твоё тело.

Вилка звякнула о тарелку под продолжение фразы:

— Можешь уже одеться. На дворе январь, если ты забыл. Обмороженные пальцы сказкой покажутся.

Варя вскинула голову: Богдан смотрел только на Костю.

— Я отдал свитер Варе. Её остался в машине, — ответил тот скороговоркой. — Потом совершим обмен.

— До того момента ты заработаешь себе воспаление лёгких. Может, тебя одеть?

— Я как раз собирался спросить вас про лишний свитер.

— И что не спросил до сих пор? Здесь тоже не жарко. Только вечером здесь не продохнуть от перегара.

Богдан спрыгнул со стола и направился к шкуре медведя. Варя не сводила глаз с его спины, молясь, чтобы это не был… О, нет! Богдан нашёл брошенный ночью свитер и демонстративно встряхнул его, поймав затравленный взгляд гостьи. Варя желала побелеть, но вместо этого покраснела. Даже уши запылали.

Богдан же, уже не глядя на неё, подошёл к парню и сделал приглашающий жест подняться. Костя встал и, поняв, что свитера ему не дождаться, вытянул руки, позволяя себя одеть.

— Большеват, — заключил румын и играючи ударил Костю в грудь, но тому, чтобы устоять, пришлось ухватиться за край стола.

— Спасибо, мне сойдёт, — процедил он сквозь зубы и сел на скамью.

— Ешь быстрее. И не кривись, — приказным тоном сказал Богдан. — Думай, что это твоя последняя еда, и будет вкусно. И жене моей не смей показывать, что тебе не понравилось, а то и вправду станет эта еда твоей последней. Тебя, Варвара, это тоже касается.

Варя так и не подняла оброненной вилки, а теперь и подавно куска не проглотит, хоть ей амброзию в золотом кубке поднесут. Анна появилась в зале с дымящимся медным чайником, и от Вари не укрылось, с какой злостью она взглянула на мужа. Затем взгляд её скользнул по облачённому в свитер Косте и мгновенно потеплел, а губы приоткрылись в улыбке, но лишь на мгновение. Она обернулась к Богдану и, протявкав что-то по-румынски, тут же извинилась перед гостями: