Метровые гранитные подоконники, надо было успеть захватить место именно там. Путеводителем был «Мартин Иден» Джека Лондона. И я часами вгрызался в ритмические тексты философа Герберта Спенсера, пытался найти хоть что-нибудь английского поэта со сказочным именем Элджернон Чарлз Суинберн.

Засыпал, в читалке это было нормой. И переходил к нашумевшему тогда роману Ивана Ефремова «Лезвие бритвы».

И по-прежнему не знал, что гуманитарий.

Но тем не менее – трижды в неделю спортзал.

Ей-богу, не помню, как я попал в секцию атлетической гимнастики. Это то, что ныне называется дурацким словом «бодибилдинг», а в наше время был негласный термин «культуризм».

Зал штанги был в громадном подвале церкви по улице Баумана, а сама она, без куполов, понятно, служила университету спортзалом. Да простит меня Господь, если сможет, через несколько лет я играл в волейбол в приспособленной под спортшколу церкви города Салехарда.

Три раза в неделю по четыре часа. Шестнадцать тонн «железа» за тренировку. Ни методик, ни учебных пособий. Мы же не штангисты. Доставали из-под полы польский журнал «Спорт для вшистских», то есть для всех. Кумиром был «мистер Универсум», американский культурист Стив Ривс. Это он прославился в фильме «Подвиги Геракла» в шестидесятые годы.

Шварценеггер тогда еще австрийским пионером был, блин!

Народ у нас был явно сумасшедший. Женька Зуев был одержим мыслью победить Ривса. По параметрам. У Стива бицепс 47 сантиметров, у Женьки – 45. Объем груди 125 на 119. Бедро 72 на 69. И так далее.

Универсум был впереди на несколько сантиметров!

И Женька грузил на поднос в столовой два первых, три вторых, два стакана сметаны и умудрялся пообедать на три рубля при стоимости штатного студенческого обеда семьдесят копеек.

Не было тогда ни анаболических стероидов, ни витаминов, ни биологических добавок. Всё натюрель. Но не сдавался американец!

Еще раз повторю, это не тяжелая атлетика. Там без природных данных делать нечего.

А тут рядом пахал (вот что было, то было, все пахали, как карлы) паренек с соседнего курса баскетбольного роста. Худой, как велосипед. Феликс. Кстати, всегда со значком Феликса Эдмундовича Дзержинского на лацкане пиджака. Поскольку был начальником общежитской БКД. Кто-нибудь помнит такую аббревиатуру? Это не добровольная народная дружина, где по вечерам по разнарядке, матерясь, ходят по улицам бабки с красными повязками.

Это боевая комсомольская дружина. Без особых примет гуляют по окрестностям крепенькие ребята в спортивном прикиде. Вот пьяный амбал пристает к стайке девушек.

– Ну-ка отойдем, паренек!

Отошли за угол – дыц! дыц! – два-три крепких удара. Качественно, по-боксерски.

– Еще раз увидим – будет хуже!

Вот так, простенько, но эффективно.

А вот таскает штангу мастер спорта по греко-римской борьбе, сейчас она называется классической, Зиновий, ростом метр шестьдесят, весь круглый от накачанных мышц.

Три года эта «качалка», как бы сегодня сказали, была мне родным домом.

Заканчивается тренировка, распаренные после душа «атлетические гимнасты» одеваются не спеша, хохот, анекдоты и ощущение не зря проведенного времени.

Вот один очередной вскидывает руку в прощальном приветствии: «Уе!» И слышит в ответ разноголосый хор: «Бывай!»

Волею судеб после третьего курса занесло меня в Ульяновский педагогический институт, который успешно и окончил. Раз и навсегда поняв разницу между императорским университетом и областным педвузом.

И со всем этим багажом приехал (не по распределению, а добровольцем) на Крайний Север.

Пионерский лагерь, конечно. Что это такое мы, сельские школьники, представляли слабо. Наше дело летом – на колхозном токе; свекла, кукуруза на силос. Помню, лет в шесть, еще перед школой, сидел на шее (на спине ноги не позволяли: спина-то была, как диван) здоровенного мерина, который тупо утаптывал силосную яму. Дядя Витя дал поводья.

А родные огороды – десять соток картошки! Это ж надо было посадить, окучивать, тяпкой рубить сорняки. И так с первого класса, да и в студенчестве приходилось. Лето-то длинное.

Пионерский лагерь был у нас в программе пединститута, на третьем курсе. Я записался на первый заезд, отработаю, думаю, три недели и – к Валерке на пароход, на «Грузию», каждое лето там пропадал месяцами.

«Чернильницу» (такие вещмешки тогда были, типа солдатских) – на плечо и – на вокзал. Станция Глотовка – семьдесят километров в сторону Саранска.

На самом деле большое село, за ним – пруд, и уж за ним – лагерь. Десяток корпусов деревянных, огороженная территория. Начальницу звали как-то совсем уж по-старорусски – Серафима Михайловна!