Но эти познания Кариму давались через тяжкие испытания. Прибыв весной 1911 года в Ташкент, он так и не смог найти хоть какую-то работу. Попытал счастья в Коканде, но и там его ждала неудача. Лишь в Канибадаме (Фергана, Кокандский уезд) ему, если можно так сказать, улыбнулась удача – он попал в каменноугольные копи Шураб простым чернорабочим. Считай – никем. Он был тогда на самом низу социальной лестницы, и ничто ему не светило. Положение было не лучше, а еще хуже, чем в Уфе и Оренбурге. Было от чего пасть духом. Наверное, он осознавал весь ужас своего положения: большие способности, огромное желание учиться и развиваться – и полная беспросветность вокруг, причем в копях она была физически ощутима. Ближе к аду места не было… Куда и как пробиваться к свету? С кайлом и лопатой? Ответов, как и прежде, не было, и вера в Аллаха ничего в его жизни не меняла.

По нынешней терминологии, социальные лифты не работали. Да их как системного явления и не было в царской России, которая была построена по сословному принципу, и все основные права, как политические, так и экономические, находились у дворянства, а главным сословием, которое извлекало прибыль из, как теперь сказали бы, рыночных реформ, были купцы, в том числе татары, и нарождавшаяся промышленная буржуазия. Наиболее мобильной стратой были разночинцы, сыгравшие большую роль в распространении революционных настроений в России. Пробиться наверх можно было через военную службу, но это в меньшей степени касалось инородцев. Ахмет-Заки Валиди мог, в свою очередь, рассчитывать как минимум на научную карьеру в качестве выходца из образованных кругов тогдашней мусульманской интеллигенции. Ни в одну из этих категорий Карим не попадал и близко.

Возможно, как живший за тысячу лет до этого некоторое время в тех местах (Бухара и Самарканд) великий персидский ученый, поэт и тоже вольнодумец Омар Хайям, Карим повторял про себя его строки:

Просветителем и человеком, который открыл для Карима (а ему шел всего лишь 21-й год) абсолютно новый, неведомый мир марксизма, не имеющий ничего общего с тем, что он знал ранее, стал польский «социалист-революционер», «старик», как называет его сам Карим, Ковалевский, отбывавший срок в Канибадаме на вольном поселении и взявший Хакимова к себе забойщиком в шахту [26] . Наш герой в своей автобиографии очень скупо освещает этот период и даже не дает имени Ковалевского, уточнив лишь, что тот был членом Польской социалистической партии (ППС; Polska Partia Socjalistyczna).

Попробуем выдвинуть следующую гипотезу. Как известно, Польская социалистическая партия, основанная в 1893 году, выступала за независимую демократическую Польшу. Причем боролась за эти цели без координации с революционными силами России, Германии и Австро-Венгрии. От ППС в 1900 году откололась группа Л. Кульчицкого, взявшая название ППС – «Пролетариат». Она участвовала в первой русской революции, выступала за террористические методы борьбы, но была разгромлена царскими властями и в 1909 году прекратила свое существование. Возможно, Ковалевский был как раз из этого крыла партии. Однако более вероятен второй вариант – он был в рядах ППС – левица, которая стала большинством с 1906 года, когда ее сторонники исключили из своих рядов будущего главу польского государства Ю. Пилсудского и перешли на революционные интернационалистические позиции. На X съезде в Тешине в декабре 1907 и в январе 1908 года ППС – левица выступила за сотрудничество с российскими социалистами в деле свержения самодержавия.

В пользу второй версии, то есть того предположения, что Ковалевский был из левого крыла партии, говорит то, что во времена Первой мировой войны ППС – левица провозглашала пацифизм, который был близок тогда, как показало его поведение на начальном этапе Первой мировой войны, и Кариму Хакимову. Близки ему были и интернационалистические лозунги, что также укладывается в программные установки ППС – левица. Кроме того, в пользу того, что Ковалевский не принадлежал к ППС – «Пролетариат», говорит и то обстоятельство, что он, по свидетельству К. Хакимова, жил на вольном поселении, а это вряд ли власти позволили бы лицам, замешанным в терроризме. Неясность в этом вопросе остается, но точно известно – Ковалевский не был видным деятелем партии и среди ее руководства никогда не значился.

Судя по тем взглядам, которые затем Карим защищал, вернувшись из Туркестана в Оренбург, его представления о марксизме были на тот период достаточно прямолинейными и не привязанными к российским реалиям. Он, видимо, прочитал Манифест коммунистической партии, горячо и всем сердцем воспринял тезис, что у рабочих нет отечества. Это не противоречило в целом и учению ислама, основанному на том, что все члены уммы – братья, вне зависимости от того, где они живут. Скорее всего, Ковалевский ознакомил Хакимова и с основами политэкономии, в частности с теорией прибавочной стоимости и принципами ее перераспределения в пользу собственников средств производства. Учеба была недолгой – всего шесть месяцев, за которые, как признавался Хакимов, «Ковалевский стал моим учителем не только по забою, но и в политике» [27] .

Интересно, что позднее в одной из своих автобиографий Карим достаточно пренебрежительно отзывался о Ковалевском, отметив, что он был «беден научным багажом и порядочным лентяем», хотя ему и удалось создать отделение партии «эсеров среди рабочих Ферганы» [28] .

Знакомство с Ковалевским стало для Хакимова и началом проблем с властями. Дерзкий и не всегда сдержанный по молодости и неопытности человек, он прямо высказывал свои взгляды, рубил, что называется, правду-матку прямо в глаза и полиции, и администрации. Поэтому попал под полицейский надзор и впервые в своей жизни был признан политически неблагонадежным. Заметим, что Третье охранное отделение работало хорошо и своевременно выявляло таких людей. Эта характеристика стоила Кариму работы, и он был вынужден уйти на станцию железной дороги Мельниково, где собирались все уволенные или находившиеся в отпусках шахтеры, а затем вернуться к несколько позабытому им труду домашнего учителя в соседнем кишлаке Караяндаг. Затем, всего через четыре месяца, – первый арест с занесением информации об этом в паспорт и первая высылка в Коканд. Так стихийный бунтарь превращался во внесистемного оппозиционера, как сказали бы сегодня.

Такая рваная, бродяжническая жизнь, когда периоды полной безработицы перемежались временной работой то на шахтах, то в кишлаках у богатых хозяев, мало способствовала его укоренению где бы то ни было. Но его скитания усилили в нем ощущение, которое было чуждо Ахмету-Заки Валиди, что отечества у таких «босяков», как он, действительно нет. Он тогда был, что называется, перекати-поле. Однако последовательным революционером-марксистом Карим Хакимов еще не стал. Не было для этого условий…

В своей автобиографии он сам признавал, что «серьезной политической работы среди шахтеров не было… “Революционная” работа шахтеров больше всего выражалась в терроризировании полицейских и в вызывающих отношениях с администрацией. Литературы не было, царили пьянка и картежная игра» [29] .