– Ты сейчас меня очень раздражаешь, Дениэл, – говорю я брату, подбирая губы, чтобы перестать хмуриться, ведь мне нужно выглядеть спокойной. – И, да, Василий, мы с Дениэлом уходим, чтобы поехать домой. Ты во главе, мы тебе больше не нужны.

Он сжимает кулаки с такой силой, что я вижу, как белеют костяшки.

– Ты уходишь? Почему?

Дениэл убирает с меня руки.

– Здесь мне нужно ускользнуть. Я буду в соседней комнате, если понадоблюсь тебе, сестра.

– Ну, и кто теперь трус, – издеваюсь я над ним, но не двигаюсь.

Правда в том, что трус здесь я. Я пытаюсь убежать.

Поставив ноутбук на соседний стол, беспомощно провожу по нему пальцами, затем снимаю кепку и сжимаю её в руках.

Василий двигается вперёд и встаёт передо мной так близко, что теперь я в упор смотрю на пуговицу на его рубашки. Слышу, как закрывается дверь, и Дениэл выходит из комнаты. Он прикасается к моему подбородку тёплыми пальцами, это единственные пальцы, которые мне нравятся. Поднимает мне голову вверх, пока мы не встречаемся взглядами.

– Почему ты уходишь, Надя? – его голос мягко звучит.

Мне больно это слышать. Всё это больно. Мне кажется, я никогда не оправлюсь от сердечной боли, эхом отдающейся в каждой клетке кожи, в каждой мышце.

– Не могу остаться, Василий. Ну, знаешь, не могу.

– Ничего такого не знаю.

– Не принадлежу тебе.

– Кто тебе это сказал? – у него замирают пальцы. – Дениэл так сказал? Стоит ли мне его обезглавить?

– Нет, – отвечаю я, удивляясь его тону.

Мой взгляд следит за выражением его сурового лица, таким любимым сейчас.

– Никто такого не говорил. Я говорю.

– Но почему? Из-за меня?

Теперь всё становится нелепо.

– Из-за меня, Василий. Конечно, из-за меня. Это я. Я не могу быть с тобой. Ты должен править железной рукой. Но никто не последует за тобой, если ты будешь вместе с тормознутой.

У него раздуваются ноздри, и он напрягается.

– Никогда не называй себя так. Никогда.

– В действительности, я не считаю себя отсталой, – говорю я ему мягким голосом. – Но другие считают.

– Ты думаешь, мне не плевать на других?

– А тебе плевать?

У него слегка искривляется галстук, и я рассеянно поправляю его.

– Ты нуждаешься в уважении Братвы, ведь из-за неё ты охотился за картиной. Теперь у тебя есть уважение, но моё присутствие подорвёт твой авторитет, а я этого не хочу.

Я затягиваю узел сильнее и разглаживаю пальцами тёмный шёлк.

– Не понимаю, с чего ты это взяла. Конечно, ты должна быть со мной. Как женщина волка.

Ищу в этом скрытый смысл, но не нахожу. Но ведь это не может быть правдой. Поэтому я попробую ещё раз. Нам нужна визуализация.

– Ты когда-нибудь видел фильм «Форрест Гамп»?

– Не понимаю, к чему это...

– В фильме Форрест смотрит на всех свысока, потому что его мозг работает по-другому. Люди думают, что он глупый. Они издеваются над ним. Его никто не понимает. И он влюбляется в красивую девушку.

Я продолжаю гладить его галстук, потому что мне нужно к чему-то прикасаться.

– И она отвергает его, потому что он смущает её, потому что он думает, не как всё. Потому что он другой.

– Наоми...

Я качаю головой.

– Конечно, она счастлива быть с ним наедине. Потому что наедине на них никто не смотрит и не смеётся. И сначала, я думала, что так будет хорошо. Что я смогу скрываться на твоей даче и быть твоей тайной. Было бы весело. Ведь у меня было бы лучшее из обоих миров. Ты и тишина. Но теперь после того, как мы были вместе во всех этих шумных местах, проводили дни и ночи друг с другом, я понимаю, что совсем не хочу этого.

Снова и снова поправляю галстук, хотя он уже идеально лежит.

– Не хочу быть чьей-то уродливой тайной. Не хочу, чтобы ты стыдился меня и скрывал. Не хочу твоей любви только тогда, когда это удобно. Понимаешь теперь?

Он гладит меня по щеке, и я понимаю, что она мокрая. Должно быть, я плачу. Я не замечаю. Весь мой мир сводится к этому галстуку, лежащему под углом на более бледной рубашке к мягкому узору тёмных линий на шёлке. Галстук – это всё, что я вижу. Это всё, на чём я могу сосредоточиться. Потому что, если я отпущу свой мозг, то потеряю контроль. Просто знаю это.