– Что теперь, Василий? – спрашиваю я.

Он игнорирует меня, и весь язык его тела сигнализирует о том, что этот человек побеждён. Я начинаю думать, что, возможно, эта картина символизировала больше, чем он может признать. Либо это, либо присутствие ужасной Елены сломало его желание лидерства. К сожалению, это не Василий, к которому я привыкла. Этот человек собирает сажу. Если так необходима неприятная картина, возможно, стоит купить другую. Может быть, даже с ослиным ублюдком.

Ослы в моём сознании в последнее время занимают много места.

Я созерцаю эту картину, когда кто-то набрасывается на меня сзади, сбивая на пол. Падаю на огнетушитель, и он врезается мне в рёбра, заставляя задохнуться от боли в лёгких. Я задыхаюсь на ковре, когда она поднимается надо мной, как злобная паукообразная обезьяна.

– Шлюха, – кричит она. – Тварь!

Должно быть, ей не понравилось, что я закрыла ей рот огнетушителем. Думаю, как это было тупо, пока пытаюсь отдышаться.

Она врезается ногтями в мою голову и тянет полосы назад, и я кричу от боли.

– Василий, – кричу я. – Помоги!

Я не сильна в физическом бою. Моё привычное оружие – боты, коды и скрипты. Беспомощно цепляюсь за ковёр, пытаясь скинуть с себя тяжёлую тушу.

– Василий!

– Отойди от неё, Елена, – говорит Василий, и слышу опасность в его голосе.

Я хватаю её за руки, но она тянет мои волосы назад так, что не могу шевельнуться.

Затем раздаётся громкий треск, и на мгновение задумываюсь, что она сломала мне спину. И я падаю назад, а она на меня сверху.

Кашляю и чувствую, как горят у меня рёбра. Может быть, они сломаны. Из меня вырывается стон, когда Елена отваливается от меня, а Василий своими большими руками помогает мне встать прямо. Он ласкает меня, передвигая руками по мне такими нежными движениями, что я узнаю эти прикосновения.

– Ты ранена, милая?

Я провожу рукой по своим рёбрам и прижимаюсь к его большой груди.

– Думаю, у меня впали лёгкие.

– Нет, – говорит он ровным странным голосом. – Иначе ты не смогла бы прокричать моё имя.

Он не похож на себя обычного, поэтому я смотрю вверх. Но он не смотрит на меня, и его взгляд упирается в женщину, лежащую на ковре. Глаза у Елены открыты, а шея странно изогнута, и она не движется. Тот треск, что я услышала, был переломом шеи. Василий убил её.

Мне даже не жаль её. Она была сукой.

– Отличная работа, – говорю я ему.

– Это было легко, – бесшумно бормочет он. – Просто один щелчок, и все проблемы решены, кроме одной. Теперь у Братвы нет лидера. Мы превратимся в пыль, как муравьи без королевы.

Я хмурюсь. Это звучит поразительно, это не мой Василий. Я хлопаю его по плечу, вытирая пятна сажи с его рукава.

– По мне так ты теперь главный.

– Нет, – говорит он мягким голосом, продолжая смотреть на мёртвое тело Елены. – Картина испорчена. С её помощью мог бы показать им, что я непросто солдат. А теперь я просто ещё один амбициозный выскочка.

– У тебя всё ещё есть картина, – указываю я. – Просто ей необходимы реставрационные работы.

Вспоминаю о меме в интернете о пожилой итальянке, которая пыталась восстановить бесценную картину с Иисусом и полностью уничтожила её. Её картина больше напоминала оплавленную голову, чем шедевр. Думаю, «Мадонна и волк», узнав о подобном обращении, безумно хихикали бы.

Василий касается моей щеки, гладя большим пальцем.

– Сейчас не до смеха, милая.

Его прикосновения нежны, но слова напоминают упрёк. Не могу судить, расстроен ли он из-за меня, поэтому захожу с другой стороны.

– Скажи мне, Василий, что меняет картина?

– Что ты имеешь в виду?

Одной ногой я подталкиваю обгоревшую раму. Даже это небольшое движение заставляет мои рёбра гореть, но я игнорирую их.

– Расскажи, что делает картина, – повторяю я. – Как она делает тебя лидером?

Его ошеломлённый взгляд исчезает, глаза сужаются, и он становится больше похож на самого себя. Пальцами он продолжает гладить мою щеку, развозя микробов. Я решаю, что мне нравятся его микробы, и мне нравится он.

– «Петровичи» владели «Мадонной» годами. Это был символ нашей власти.

– У неё была картина, – указываю я. – А теперь она лежит на ковре со сломанной шеей.

У него губы вытягиваются в линию – признак того, что Василию не нравятся мои аргументы.

– Разве ваша группа, не уважающая человека, у которого была картина, сожгла бы её? Это большой мятеж. Кроме того, динь-дон! Ведьма мертва. Ты её убил. И не можешь быть единственным, кто её не ненавидел. Чёрт, да я знала её пять минут и уже возненавидела её. А как насчёт того, что счёта твоих врагов опустели в твою пользу? Разве они не в проигрыше уже?