Шрифт:
– Когда я выходила замуж первый раз, то хотела сшить красное платье, как большинство русских девушек, но матушка сказала: «красное – цвет шлюх».
– Ерунда, – возмутилась Глаша. – Красное – красивое.
– Ерунда, конечно. Я не стала спорить с ней из-за ерунды и одела белое – как Мария Стюарт.
– А как вы венчались, если у вашей веры людей священника нет? – спросила Даша.
Этот вопрос остался не выясненным, так как Артамон Сергеевич попросил обеих горничных выйти.
Его поразил вид невесты. Молодая женщина похудела и выглядела совсем не радостно, под глазами лежали тёмные круги.
– Что с тобой? – осторожно спросил он. Не обнял, не поцеловал, не обрадовался. Всё это не походило на их предыдущие встречи, и Мэри с обычной своей чуткостью мгновенно насторожилась.
– Всё хорошо. А у тебя?
– У меня плохо. Приехал отец, запрещает мне жениться.
Она испытала ужас и одновременно какое-то мрачное удовлетворенье: так чувствует себя человек, который ждёт несчастья – и вот оно, наконец, случается. Кара за отступничество настигла её, и очень быстро.
– А почему запрещает?
– Не хочет, чтобы я женился по собственному выбору. Он считает, что браки детей должны устраивать родители.
Мэри вздохнула:
– Если бы они со мной познакомились и я им не понравилась, то было бы обидно, но хотя бы понятно. А так я даже не знаю, что делать.
– К сожалению, сделать ты тут ничего не можешь.
– Ты отменяешь свадьбу?
– Нет. Я прошу тебя её отложить. Я уговорю родителей, но потом – за оставшиеся дни просто не успею.
Будь Мэри-Евдокия в другом настроении – она бы согласилась, но в этот миг больше от отчаяния, чем от чего либо другого, резко заявила:
– Нет. Мы поженимся сейчас или не поженимся никогда. Решай сам.
Жених посмотрел на неё растерянно:
– Хорошо.
И вышел.
Глава 24
Он всё-таки попытался на следующий день поговорить с матерью. Поздно вечером, она уже ложиться собиралась.
– Только ты можешь уговорить Алмаза Ивановича.
– Алмаз Иванович баб не слушается.
Сын проигнорировал эту домостроевскую идею.
– Её зовут Евдокия Гамильтон, она красива и умна…
– Иностранка?
– Православная.
– Выкрест, что ли? Ты с ума сошёл. Царь на тебя рассердиться. И вообще, неужели русских мало?
– Царь терпит возле себя выкреста генерала Лесли, выкреста князя Черкасского…
– Ты себя-то с князьями не равняй! Помни свой шесток!
– …потерпит и мою жену, тем более, что она будет дома сидеть – не слышно её и не видно.
– Глупости!
– За ней дают хорошее приданное, а потом она может получить наследство.
Об этом Флора сказала Кириллу, а тот передал другу, с нескрываемой завистью: родители Анны, примирившись с её выбором, дали ей, сколько могли, но могли-то они немного. Конечно, Нарышкин любил жену бескорыстно – но от большого приданного или наследства отказываться бы не стал.
– Мало тебе Февронья принесла добра? Перины, ковры восточные, меха, серебро. И сама такая хорошая девушка: набожная, красивая, хорошо готовила.
Артамон даже несколько растерялся. За девять лет его брака мать ни разу не говорила такого про бывшую невестку; и вдруг, когда на горизонте замаячила новая сноха, узрела у Февроньи Андреевны массу достоинств. Никто не объяснил ему, что это классическое поведенье классической свекрови.
– Что мне радости в этом добре? Я и сам не нищий. И что мне в её готовке? У нас повар есть.
– Всё, что у тебя есть – не твоё. Всё, чем ты пользуешься, добыто трудами твоего отца, Алмаза Ивановича, да и моими заботами. Неблагодарный!
– Я с детства при дворе, получаю жалованье и награды.
– Кто тебе устроил придворную службу? Алмаз Иванович. Как устроил? Напомнил, кому надо, о заслугах твоего покойного отца.
– Я знаю всё это и помню, но неужели это значит, что я не могу себе выбрать жену по собственному вкусу?
– А чем тебе Февронья плоха была?
– А тем, что я при ней домой не хотел приходить, нарочно на службе задерживался. А когда приходил, то ложился к ней, как в ледяную пустыню.
– А к этой немке, – усмехнулась Анастасия Семёновна, – ложишься как в жаркую печку?
Эта усмешка стоила целой поэмы: в ней было всё то презренье и вся та ненависть, которую так называемые нравственные люди испытывают к любви и особенно к любящим женщинам. Здоровая чувственность или пылкая страсть на языке таких нравственных людей называется «слаба на передок» или «заплывшие спермой мозги», а то и куда худшими терминами.
Молодой человек почувствовал, что у него пылают щеки. Не сказав ни единого непристойного слова, его мать умудрилась облить грязью то, что ему самому казалось прекрасным.