А весело было бы, если…

Майя, наверное, со мной о чем-то говорила – комментировала политика, ждала ответов от прикрывшей глаза меня. После решила не беспокоить – пусть отдыхает человек перед трапезой.

Я же временно выскользнула сознанием из тела. Отыскала в ментальном поле расположение телевизионной студии, сориентировалась в плане незнакомого помещения, нашла по частоте раздражения, где именно находился Форкус. И сотворила то, что хотела – сменила непримиримому оратору обувь. Незаметно, аккуратно и очень быстро. Делов-то, соткать из одного типа кожи другой, выбрать новый цвет, эффект отлива…

Глаза я в доме Иннара открыла тогда, когда с экрана уже слышались смешки. Удивлялся политик, удивлялся ведущий – мол, в чем дело? Смешки становились громче, аудиторию успокоить не удавалось.

И вдруг камерой повел оператор – сдвинул изображение вниз, и стало видно не только колени Атамуса, как раньше, но и… его прекрасные бордовые ботинки на платформе из лакированной крокодильей кожи. Модные, блестящие, вызывающие настолько, что сам Никкос Ольтивви – модельер года – восхитился бы смелостью фасона. В таких можно стать первым модником и в борделе, и в гей-баре…

– Это… Это… – пытался заорать, растеряв слова, бордовый теперь Атамус (на свою новую обувь он смотрел, как на вражескую подставу), – не мое!

Публика хохотала.

– И этот, – удивлялась Майя, – щеголь… еще хотел отменить цветастые рубашки? Рассказывал нам о консерватизме? Ой, я раньше думала, что серьезные шоу не бывают смешными. Как он сам посмел в таких явиться?

Даже Юния, забыв про салфетки в руках, зависла у телевизора, и на лице ее расплылась широкая улыбка.

– Он что, в этом пришел в студию?

– Представляешь?

– Снимите с меня это! Не верьте! Да что вы… ржете?! Кому вы верите?! – Форкус более не был похож на самого себя – чванливого самоуверенного пингвина, – теперь он смотрелся взъерошенной вороной. Никак не мог справиться с застежкой правого ботинка, а когда справился, тот полетел прямиком в камеру. Вот это прямой эфир! Вот это я понимаю – шоу!

Кажется, с Атамуса взыщут за причинение ущерба студийной технике.

За стол мы садились в приподнятом настроении, довольные, что на одного чванливого пижона в телевизоре стало меньше. Навряд ли Атамуса после произошедшего оставят в прежней должности, скорее, понизят до рядового клерка или вовсе попрут с позором. Собственно, туда ему и дорога.

(Gavin Luke – Sentient)

Мои собеседницы общались между собой, мазали на хлеб масло, обсуждали вкусовые компоненты нового салата. Я слушала их вполуха, умудрялась, где нужно улыбаться, кивать, отвечать – замечательно иметь способность присутствовать в разговоре и отсутствовать в нем же. Раздвоение сознания, когда одна часть с удовольствием поддерживает диалог, а вторая с непередаваемым наслаждением созерцает измазанный соусом бок оливки в салате, отблески солнца на хрустальной грани пиалы, хрустящую сырную корочку на мини-бутерброде. Чувствует, с какой любовью этот бутерброд был час назад сотворен, любуется вышивкой на скатерти, впитывает в себя вкусную какофонию ароматов горячего обеда. Обожает морс в высоком графине, еще не попробовав его, но уже зная, что он великолепен…

Мало кто понимает, что вещи хранят информацию о том, как на них смотрят, с каким ощущением их касаются, что после эти самые вещи испускают вложенный вами «дух», настроение и мысли. Особенно еда.

Над чем-то смеялась Юния, жестикулировала пухлыми руками Майя; паста на моей тарелке купалась в сливках и беконных поджарках – мне казалось, что я застыла солнечной пылью между прошлым и будущим, плыву в секунде, растянувшейся в бесконечность, и мне просто хорошо.

После был грушевый пирог – и нотка бурбона, миндальной эссенции и корицы сотворили из обычной выпечки мягкий сочный шедевр.

В какой-то момент мне подумалось, что я не здесь, нет, но в другом временном отрезке, в другой жизни, где рядом сидит мама, где смеется, рассказывая о проделках Данки, Гера. Где сама Данка тянет руку за шоколадной конфетой, а папа хмурится притворно и грозно, однако ему никто не верит…

Я купалась бы в этом ощущении долго, но все кончилось, когда хлопнула входная дверь.

В гости пожаловал шумный, взвихренный, как листья на асфальте хулиганом-ветром, Эдим.

И умиротворение кончилось.

(All Good Things – Kingdom)

– Обедаете?

Он плюхнулся рядом со мной, пододвинул к себе ближайшую тарелку, бросил туда сразу два бутерброда, добавил сверху столько колбасы, что вышло «мясное ассорти», уже кидал жадные взгляды на пирог.

Улыбнулась, довольная тем, что появился еще один отличный едок, Майя; почти незаметно зарделась, занервничала Юния. Желала смотреть на жгучего Охра пристально, но не позволяло воспитание – ей пришлось сделать вид, что собственная тарелка интереснее.