Во время отпуска в Атлантик-Сити Лэпем наткнулся на психиатра из Колумбийского университета, который упомянул в качестве одной такой восходящей звезды своего молодого коллегу Роберта Хита. Хит был дипломированным неврологом, а также психиатром. Он был известен усердной работой в лаборатории. Но интерес у Лэпема вызвало сообщение о характере Хита. Психиатр сказал, что Хит обладает необыкновенной энергией и харизмой. Он тот, кто сможет зажечь людей – включая СМИ – идеей своих исследований.

Лэпем решил взглянуть на Хита лично. В Манхэттене с ним поздоровался высокий, элегантный, почти красивый мужчина, который легко прошел бы кастинг «Metro-Goldwyn-Mayer». От него исходило внутреннее спокойствие, что было нехарактерно для столь молодого человека. Психиатр быстро понял, что Хит по праву получил свою репутацию человека, который естественным образом завораживает всех присутствующих, едва войдя в комнату. А еще он был неожиданно резок. Он не только был уверен в своем знании мозга и психики, но и не боялся спорить – и убедительно, – отстаивая свои оригинальные идеи. Это был тот человек, которого Лэпем мечтал видеть у себя на факультете.

Лэпем сумел заманить Хита и его жену Элеанор с визитом в Новый Орлеан, но не успели они приехать, как на город обрушился ураган. В следующие несколько дней жизнь в городе замерла. Лэпем не мог поверить в свое невезение. Он не сомневался, что эти две изнеженных натуры с упорядоченного Севера готовы отклонить его гостеприимное предложение о переезде на растрепанный Юг. Но Хит только посмеялся и признался декану, что влюбился в это место.

Как впоследствии он рассказывал одному из своих интернов, дело было не в видах и звуках Нового Орлеана. Напротив – когда ему показывали город, его провели по аллее, напрямую соединявшей медицинский факультет и Благотворительный госпиталь, и он обнаружил то, что было для него настоящей золотой жилой: заживо разлагающихся сифилитиков в бреду, психических больных в кататонии, окаменевших, словно нескладные живые статуи, меланхоликов, полностью погруженных внутрь себя и неспособных самостоятельно встать с постели, беспокойных параноиков, которых приходилось привязывать, чтобы они не воплотили в жизнь свои бредовые видения и не навредили себе или другим. Мятущиеся, истерзанные души. И фантастический «клинический материал».

Тайной страстью Хита была шизофрения, ужасная и загадочная болезнь, которая поражала молодых людей, уродуя и омрачая остаток их жизни. «Самое калечащее заболевание, которое у нас есть, – объяснял он студентам на лекциях. – Любой, кто намерен заниматься медициной, должен интересоваться шизофренией».

Но что это была за болезнь? Никто не мог найти изменений в структуре мозга шизофреников или даже биохимических нарушений, которые могли бы объяснить ее. Действительно, возникло предположение, что это вообще не болезнь, а чисто психологическое расстройство – «суперневроз», как успокаивающе говорили психиатры. На пороге 1950-х годов психиатрия на практике была синонимом психоанализа. После Второй мировой войны учение Фрейда и небольшая армия его учеников просочились на каждую кафедру психиатрии в США. Независимые институты психоанализа без эгиды университета возникали направо и налево, и частный рынок «лечения разговорами» рос на глазах.

Психоаналитики считали галлюцинации и бред психодинамическими нарушениями, которые можно возвести к травмам детства и, в частности, к плохим матерям. Они ссылались на ужасную «шизофреногенную мать», холодную отстраненную женщину, испортившую психику своего беззащитного чада. Хит полагал, что это полная ерунда. Можно подумать, что все пациенты пережили одно и то же! «Кошка не расскажет вам об отклонениях в своем субъективном опыте, но различный субъективный опыт прекрасно может послужить ключом к пониманию психических заболеваний, – всегда заявлял Хит. – Только люди могут описать нам, что они испытали и что чувствуют».

Хит специализировался на неврологии до того, как вообще начал проявлять интерес к психиатрии, и был убежден, что болезни разума вызваны неправильным функционированием мозга. Как бы иначе они проявились? Когда во время войны Хит работал психиатром во флотском госпитале Нью-Йорка, он представлял себе, что изучение мыслительных процессов однажды объяснит расплывчатые, неясные теории психиатрии о разуме.

И вот, садясь обсуждать условия своего переезда в Тулейн, Хит настойчиво потребовал от своего нового друга и спонсора Макса Лэпема, чтобы создаваемая кафедра психиатрии медицинского факультета обязательно включала в себя неврологию, а он бы возглавил обе специальности. Хит добился своего. В 1949 году, когда Хит приехал, Тулейн был единственным в Америке университетом, предлагающим студентам-медикам подготовку по обеим дисциплинам. Не прошло и года со дня основания лаборатории, как он уже принялся разрабатывать безумную идею по вживлению электродов в мозг своих пациентов.

Хит решил начать с пациентов, к которым питал самую большую страсть, – с шизофреников. Выбор был основан не только на его личном интересе, но и на глубоких наблюдениях, и не в последнюю очередь на конфронтации с величайшим психиатрическим откровением того времени – хирургической лоботомией.

Между 1936 годом, когда португальский нейрохирург Антониу Эгаш Мониш сообщил, что впервые провел фронтальную лоботомию для лечения шизофрении, и 1949 годом, когда он получил Нобелевскую премию, лоботомии подверглось двадцать тысяч американцев.

После войны спрос на такую операцию резко возрос, так как многие ветераны вернулись домой с тяжелыми психологическими травмами. Почти 55 % коек в госпиталях для ветеранов было занято душевнобольными пациентами. Их родственники требовали эффективного лечения – больше никакой гидротерапии или инсулиновой комы. И особенно срочной была необходимость выпустить этих сложных пациентов из переполненных больниц и отправить домой. Неудивительно, что врачи принялись с такой скоростью перерезать и разрушать лобные доли.