Шрифт:
– Холодновата?
Сережка сконфузился. И квартирант сразу полез на попятную.
– Ну, ты, братаня, не переживай, а?
– Вроде попросил прощения.
– Я плохой, выходит товарищ. Ты мне, видишь, услугу... А я, вместо спасибо... гляди, в претензии...
– То ничего, - выходит из положения Сережка.
– Взрослые завсегда так... Вон мамке я, дядя Саша, никогда в жисть не угодил...
– Мамка у тебя неплохая. Зря ты так.
– Она неплохая - доверчивая шибко... А ты ведь сам знаешь - простота хуже воровства.
– Так прямо и хуже!
– весело прищуривается Волов.
– А ну, дай, малый, я тебе спинку-то натру. Вот так, вот этак!
Сережка кряхтит, будто взрослый.
– Да ты гляди, какой ты мужик крепкий!
Мочалка длинная, жесткая, от бредня.
– Тут некрепкий будь - так тебя враз скрутют. Тут таких много! Сережка охает и радостно вопит.
– Что верно, брат, то верно! Но только это не метод - драться.
– Конечно, не метод. А когда некуда деться, так и не захочешь, а станешь!
– И в этом ты прав. Больно за разумность ты мне нравишься... Я тебе что-нибудь хорошее хочу сделать...
На Волова нахлынули какие-то мягкие добрые воспоминания.
– Валерку-то тогда поколоти!
– За что?
– А просто так! Гляди, они тебя как подкараулят, поймают - отутюжат. Ты у них еще не кушал красной каши.
– Небось, не отутюжат...
Много дней бегал в лес и из лесу. За дровами - туда, порожняком назад. Бегало восемь упряжек. От бригады Хатанзея-старика три дня бегала со своей лучшей упряжкой Наташа. Она легко справлялась с мужской работой.
Эти поездки ему казались самыми удачными. Все как-то ладилось, все шло будто по маслу - нагружали досхочу, в первый раз управились за сутки, и во второй раз... Вожак косил влажным глазом на Волова, признавая в нем старого знакомого. Наташа дорогой пела. Пурга заметала слова, крутила их в небе, уносила далеко, и не было слышно слов, которые так хотелось ему услышать.
После второй ходки решили сутки отдохнуть.
Наташа жила у Масловых. Видел, как из трубы дома сыплет на снег дым. Дым пах так сладко, как пахнут волосы любимой. Перед сном долго стоял у окна и глядел в ту сторону, откуда падает этот дым. Было холодно ногам, они у него посинели, но он не уходил от окна. Долго лежал на постели, сон не приходил.
Наконец, стал засыпать, умиротворенно думая обо всем на свете: о дровах, оленях, нартах. Ее, Наташу, он гнал от себя: слишком много сил забирала она в последнее время. Ему было приятно думать о ней, но когда он так много думал, открывалась его простая, довольно скучная жизнь, сам он открывался себе, и он видел разное в своих отношениях с женщинами. Времени разбираться во всем у него не было, он отгонял от себя Наташу и ни разу не был с ней наедине даже в мыслях. Еще он чувствовал, когда думал о ней, что-то висит над ним, какая-то тень, и ему казалось: это тень Нади, любившей Арефьева и не любившей, наверное, его. Тень отвергнутой его любви. А может, не отвергнутой? Может, его ждет она? Он вспомнил о ней, Наде, с болью. Тоска ложилась в нем маленьким комочком. Он пытался понять, что заставляет его беспокоиться... Но потом думал о Наташе.
Ему во сне показалось, что кто-то к нему подкрадывается, и он узнал Таню - дочь Маши-хозяйки. Удивленно открыл глаза. Таня стояла перед ним стройная, трепетно-беспокойная. Цвет ее лица был только для красок художников: то бледный, то зеленый, то голубой.
– Вы поймете, что она плохая, - прошептала Таня.
– Обязательно поймете! Ну, скажите, скажите, пожалуйста! Может ли быть так? Если женщина любит, если она очень ждет, разве она скажет так: "Если бы мне достался не ленивый медведь, а старый олень, я бы не прибежала к нему!" Разве бывает такая любовь? Бегут к любви без оглядки, кто бы там другой на пути ни стоял! Бегут потому, что не бежать нельзя!
Скулы его свело, и ему трудно было говорить. Однако он сказал, как бы сказал Маслов:
– У тебя, девочка, много вымысла, грез, воображения. Но каждый ведь любит по-своему. Один говорит много, другой любит молча.
– Нет, нет! Я знаю, я чувствую! Я слышала. Как она говорила, слышала...
– Я очень ценю твою заботу, - отвечает он медленно.
– Ты, может, самая примерная ученица по литературе, ты самая чистая девочка на свете. Но не кажется ли тебе, что и другие могут быть такими? Чистыми, искренними, любящими!
– Но тогда и вы поступаете, как чужой, посторонний ко всем. Да, я не вставлю вам своих убеждений. Моя точка зрения, мое мнение пусть ничего не стоит. Но я уже видела, как страдает человек. У нас был не родной отец, и его не любили. Что делать таким, обделенным?
Фу, хорошо, что все это снится! Он проснулся.
Кто-то стоял у двери, и он, открыв глаза, сразу увидел Наташу. Не поверил, что пришла, и очень обрадовался, что пришла.
– Тсс!
– Прикладывала палец к губам.
– Тсс!