— На меня-то? — рассмеялся дядька Павел. — А я на Агафьин-то участок и не ходил ни разу, чего ж Левонихе ко мне цепляться-то? Да и Аринке я не нужен, потому как я не Игнатов. Захару-то я не родственник по крови. Дед Кузьма, который отец Агафьи-то, много детей нарожал. У него их аж двенадцать человек было. А Агафья старшей самой была, первой дочерью. Вот все через ее руки-то и прошли. А раньше-то как было? Лет в девять-десять девок уже полностью на хозяйстве и с детями оставляли, а сами на поля уходили. А что делать? Да и девке тренировка хорошая — уж лет в тринадцать порой и замуж выдавали, а значит, все уметь должна к тому времени.

— Серьезно в тринадцать? — удивилась Юля.

— Серьезно. В восемнадцать девка уж перестарком была. Никто такую старую замуж уж не возьмет, — улыбнулся Павел, хитро взглянув на девушку. — Ну, вдовец разве только какой, а парни ни… А так — сронила девка кровь — значит, созрела, детей рожать может. Вот и замуж можно уже. Это бабка Агафья в девках засиделась. Два года она Захара ждала, потому и замуж выходила уже старухой — восемнадцать зим ей минуло.

— А этот… младший который… — нахмурилась Юля.

— Глеб?

— Да, Глеб… Его что, и правда за печкой заперли?

— Правда. Илья и Петр, старшие братья, на другое не соглашались. Либо прибить его вовсе, либо запереть навечно. Очень они за младших сестер боялись.

Получив согласие отца, парни стали думать, как бы так клеть изладить, чтоб упыреныш из нее выбраться не смог.

— Вот гляди, Петька… Одна стена — печка, камень, тут он ниче сделать не сможет, верно? — Илья оглядывался в закутке за печью. Ну как в закутке? Три шага в ширину да четыре в длину. Прежде там сами братья спали, покуда на печку не перебрались, опосля тот закуток Маринка себе облюбовала, а теперя вот младшому отец определил. — Вторая и третья — стены дома. Как думаешь, смогет он с ними что сотворить?

— Не, Илюха, вряд ли… Тут надежно все. Ежели он где выбираться станет — так это либо через верх на печку, либо уж копать тока… — Петр не менее внимательно оглядывал место будущего заключения брата. Ударив ногой по хлипкой дощатой перегородке, что часть комнатки закрывала, он поморщился, глядя на то, как она зашаталась. — И вот тута даже он стенку вышибет. Не годится, братка. Намертво заделывать надоть.

— Таак… — наморщил лоб Илья. — А ежели мы тута каменную стену поставим? Тогда не смогет выбраться?

— Тогда не смогет. Тока и полы надоть тож каменными изладить. Чтоб и подкопать не смог.

— Дело говоришь. Тогда у нас тока печка опасная остается, и дверь. Отец сказывал, полати изладить крепкие надоть. Есть у нас доска такая, коя с пола осталась. Толстая она и крепкая. Но я с нее дверь хотел сделать, — Илья расстроенно присел на табуретку. — А ежели мы на полати пустим, то тут и низко будет сильно — ну да то не беда, пущай и за то спасибо скажет — но тогда нам на дверь доски не хватит. А со слабой делать опасно больно.

— А ежели… — Петька задумался, глядя то на край лежанки, то на потолок, то на основание печи, ровно прикидывая что-то. — Илюх, вот гляди… Печка-то крепко небось стоит, а?

— Вроде крепко… — нахмурился Илья, пытаясь уловить идею брата и пока не понимая, что тот хочет.

— И ежели на нее камней наложить, не поведет ее, как думаешь? — Петр вопросительно смотрел на старшего брата.

— А на что нам на печке камни? Он же ими нас и угробит, как зайти попытаемся. Да и перелезть через них — минутное дело, — все еще не улавливая мысль Петра, хмурился Илья. — Али ты доски послабже на полати хошь? Так камни их и сломают.

— Не, не доски. Я совсем полати не хочу. Крепко мы их не изладим, а от слабых толку мало. Я, братка, вот что думаю: надоть нам с печки стенку сделать до самого потолка. Вот тады он не вылезет, — Петр победно поглядел на брата.

Илья идею брата оценил, еще раз прикинул взглядом, в затылке почесал… Толкнул брата шутливо кулаком в плечо, улыбнулся.

— Так и сделаем, братка! И засов покрепче у кузнеца надоть заказать!

Два дня понадобилось братьям, чтобы сделать из закутка крепкую клеть. Опосля, снова маленько попинав его в погребе, притащили туда упыреныша, развязали да на полу и бросили — очухается, сам на топчан влезет. Дверь закрыли да засовом заперли. Родителям строго приказали туда даж не приближаться.

Маринка к тому времени уж в лихорадке горела. Иногда в чувство приходила, тогда кричала от боли, метаться пыталась, да не могла — больно было. Раны у ней все воспалилися да гноем сочились — гнила девка еще заживо. Агафья от ей вовсе не отходила — тысячелистник мяла да на раны ложила, только бестолку все было — на седьмой день, промаявшись так, померла Маринка.

Братья, узнав то, влетели в каморку да снова давай пинать упыреныша, сквозь слезы обещая ему муки адские. Насилу их Захар остановил, не то до смерти бы запинали.