Её зубы стучат. Как бусины чёток. Она маленькая. Хрупкая в моих руках. Я эту тонкую шею одним нажатием могу сдавить. Убить её не тяжелее чем новорождённого котёнка.

— Что подсыпала мне? Говори!

— Н-н-н-ничего! Клянусь! Ничего!

Реветь начинает. Опять. Бесит. До одурения раздражает. От слёз её глаза становятся ещё больше. Как у мультяшных кукол.

Она вся как куколка. Крохотная. Мне едва в плечо макушкой упирается. Стройная. Но там где надо — всё выпуклое и округлое. В ладонь просится. Манит примять пальцами.

Волосы тёмные. Густые. Но лёгкие и пушистые. Губы на лице выделяются. Пышные и красные как маки. Искусанные. Изгрызть бы их, как голодный пёс грызёт сырое мясо, чтобы не врала.

А она врёт.

Не может не врать.

И смерти моей хочет.

Я пришёл за ней. Мстить её отцу, прирезавшему родных у меня на глазах.

Чешет она знатно, что про папашу не слышала. Уверен, что врёт. Не может она не знать, что её отец держит в страхе, в кулаке многих.

Ублюдок без чести и без достоинства. Психопат. Жестокий убийца. Падаль гнилая.

И как только от такого могла родиться красотка?

Нарочно она такой вышла. Это умысел хитрый. Быть такой соблазнительной, чтобы у каждого мужика в мозгах коротило при взгляде на эти губы пышные и на глаза, как у ребёнка.

Но кровь в ней течёт ублюдская. И дрянь эта смерти заслуживает. Её бы пустить подо всех. По кругу. Раз десять. Потом вышвырнуть.

Но при одном взгляде на связанную малышку намерения поменялись.

Как будто кто-то в голове рубильник щёлкнул. Нет — и всё. Подо мной эта тварь лежать будет. Обрюхатить её хочу. Пусть ублюдка мне родит, в котором от Зверя и Пороха крови будет поровну.

Выращу из него пса. Злобного и дикого. Земля содрогнётся, когда он пойдёт по моим стопам. И будет Порох корчиться в муках, зная, что его кровь родная теперь в моей власти. Не просто мне принадлежит, но испорчена мной. Помечена. Растоптана.

Мой пропускной билет на бал к Сатане.

Но дрянь что-то задумала. Нашла яд. Интересно, где она нашла отраву поганую?

Вдруг яд всегда при ней был?

Её не обыскивали. А у баб, как известно дырок много. Прячь — не хочу.

— Достань яд, шкура! — встряхиваю девчонку.

Зубы приходится стискивать. Слёзы её мне по нервам бьют. Как будто оголённым проводом прямо в мозг тыкают.

Держу куклу одной рукой за плечо. Второй рукой штаны с её задницы спускаю. Признаваться не хочет. Значит, самому проверить надо.

— Пожалуйста-а-а-а! Не надо! Я ничего… не травила!

Хлопает дверь.

— Ты её во время ужина объезжать будешь? — спрашивает Ризван. — Дай пожрать спокойно, потом развлекайся.

Руки замирают на месте. Девчонка болтается, как ленточка на ветру.

— Что ты сказал?

Оборачиваюсь. Друг мой хавку без страха поглощает. Не давится. Солонку к себе подтягивает.

— Не досолила, Арина. Значит, не влюблённая.

Ризван ерунду какую-то несёт. Шутит. Ложкой черпает из тарелки. Жуёт. Глотает.

— Жрать не боишься? — спрашиваю.

Ризван даже не оборачивается.

— Чего бояться? Думаешь, отравить хочешь? Напрасно. Я с неё взгляда не сводил. Жратва вкусная, кстати. Только подсоли.

Смотрю на дочь Пороха. Как она в комок сжалась. Ревёт. Ревёт так много, что по её подбородку влага стекает на мой кулак. Куколка своими слезами умывается.

— Не соврала, значит.

Разжимаю пальцы. Девчонка испуганно к стене прижимается. Трясётся. От страха икать начинает. Смотрит на меня. Но как будто не видит. Или кого-то другого на месте меня видит. Нелюдя.

Я иногда и сам забываю, как выгляжу. Вместо рожи моей в отражении зеркала тьма размазана чёрным пятном. А за ней чужак. Без имени.

Ризван по привычке иногда забывается и обращается ко мне иначе. Шесть букв называет. Как будто это я. Он ошибается. Нет того человека. Есть только Зверь.

— Штаны спусти. Проверю. Не спрятала ли чего! — приказываю.

Нутро каменеет от мысли, как буду пальцами её мять. Трогать. Ощупывать.

Вместо того, чтобы штаны снять, она карманы на штанах выворачивает.

Совсем тупая? Или просто дурочкой глухой прикидывается?

— Нет у неё ничего, — подаёт голос Ризван.

— Проверял? — уточняю.