Однако месяц шёл за месяцем, а его высочеству я не надоедала. Прошла зима, отшумев зимними праздниками и удивив меня количеством выпавшего снега – я-то думала, что здесь будут зимние ливни. Наступил март, вернее, как здесь говорили, месяц пробуждения насекомых, а Тайрен находил всё новые и новые темы для бесед, да и ночами его пыл не снижался. Я, признаться, тоже вносила свою лепту, расспрашивая его о стране, в которой оказалась, о её нравах, законах и обычаях. Конечно, обо всём это можно было бы расспросить и наставника Фона, но тот и так со мной мучился, и мне было неловко нагружать его ещё и своим любопытством. Тайрену же, кажется, доставляло удовольствие меня просвещать. Он подробно объяснял то, что было мне непонятно, нередко смеялся или удивлялся моей реакции, и между нами начиналась новые споры, в которых никому не удавалось переубедить другого, но зато время пролетало незаметно в охватывавшем нас обоих азарте.

И однажды настал день, когда одна из наложниц вдруг вечером подсела к моему столику, когда я копировала одно из стихотворений «Древних гимнов» – сборника песен, записанных в незапамятные времена и обязательных для заучивания наизусть любому человеку, претендующего хотя бы на зачатки образованности.

– Что ты делаешь? – спросила она.

Её голос прозвучал вполне дружелюбно, и потому я тоже ответила спокойно:

– Занимаюсь каллиграфией. Я недавно начала изучать вашу грамоту, мне надо тренироваться.

– Ну, это не помешает и тем, что начал давно, – заметила она, заставив меня несколько удивиться – я-то привычно ожидала колкости. – Можно взглянуть?

Я молча повернула к ней листок.

– Что ж, вполне неплохо. Ты ведь из западных пределов, сестра Тальо?

– Именно так, сестра… – я замялась.

– Кадж. Шэйн Кадж.

– Рада знакомству, – сказала я, и она усмехнулась, словно хорошей шутке.

– И правда. Мы до сих пор не говорили – так что совсем не знаем друг друга.

– А вы не боитесь, что вас осудят? – я кивнула в сторону остальных девушек, которые не то чтобы глазели на нас, но покашивались. – Я не пользуюсь популярностью.

– Люди всегда найдут, за что осудить, – Кадж пожала плечами. – Но я уверена, что очень многие из них не отказались бы свести с тобой знакомство поближе, когда б не шли на поводу у старшей сестры Кольхог. И, между нами, – она понизила голос, – Кольхог слишком много о себе мнит. Его высочество уже давно не так к ней благосклонен, как когда-то.

– Но она выше нас рангом.

– С этим не поспоришь. Но, быть может, скоро ей придётся потесниться.

Мы помолчали, наблюдая за занятыми рукоделием и шашками наложницами.

– Сестра Кадж… – неуверенно начала я.

– Да?

– А что бывает с теми наложницами… которые надоедают господину?

– Их участь печальна. Они доживают свои дни в забвении и одиночестве. А почему ты спрашиваешь?

– Так, просто. А бывает, что господин отсылает надоевшую наложницу?

– Это же позор! Если она почтительна к его родным, не изменяла, не больна, не воровала и не сеяла раздор в доме – как может человек, обладающий сердцем, её отослать?

– Ну а если вдруг случилось что-то такое? Или господин – человек без сердца? Куда она тогда девается?

– В дом родителей, – Кадж пожала плечами. – Может постричься в монастырь и искупать своё недостойное поведение молитвами и обетами. О худшем умолчим.

– Ясно…

– Странные у тебя мысли, сестра Тальо. Его высочество благороден, его добродетель сверкает золотым блеском. И у тебя нет причин думать, что он поступит с тобой, как с веером, выброшенным осенью.

– Я думала не о себе. Просто я тут чужая, мне всё интересно. И иногда я задумываюсь о странных вещах и задаю странные вопросы.

Монастырь, значит. Пожалуй, лучше уж остаться во дворце. Честно говоря, к монастырям я питала некоторое предубеждение. Я никогда не была верующей, и одна мысль о регулярных каждодневных молитвах и службах наводила на меня тоску. Хотя я ещё плохо представляла, как проходят здешние молитвы и службы. Много ли общего у здешних монастырей и христианских? Однако что-то общее определённо должно быть – бдения, молитвы, работа…

Помнится, когда-то не так давно, когда я только попала сюда, сама мысль о монастырях в стране махрового язычества показалась мне странной. Европейское мировоззрение – даже у неверующих сильны христианские стереотипы. Но потом я привыкла. Есть же монастыри и у буддистов, в конце концов, хотя буддизм вовсе не против других богов, помимо Будды.

– Ты опять задумалась, сестра Тальо, – сказала Кадж, и я усилием воли вернулась в настоящее.

Так и началась наша… ну, дружба – громко сказано, но приятельствование. Я не питала иллюзий насчёт её привязанности ко мне, но всё же достаточно охотно шла ей навстречу: худой мир лучше доброй ссоры. Вслед за Кадж и некоторые другие наложницы стали ко мне заметно дружелюбней, зато язвительность Кольхог и её подпевал возросла.

– Как ты это делаешь, Луй Тальо? – напрямик спросила она меня как-то, когда мы столкнулись в купальне – здешняя купальня, кстати, хоть и уступала размерами и роскошью той, что была в Светлом дворце, но тоже была неплоха. – Ты некрасива. Ты не воспитана как должно. У тебя нет знатных родных. Ты с трудом читаешь, не знаешь поэзии, не умеешь писать стихи, даже не поёшь. Ты дурно играешь и посредственно танцуешь. Чем же ты привлекла его высочество?