Шрифт:
– Хм… – сказать я ничего не успела: Росса продолжила отвечать на невысказанные вопросы.
– Всё имеет свою цену, Дара. Он не может сейчас измениться. Для этого ему нужна кровь. Гораздо больше крови, чем ручеёк из жалкой квоки.
– Да тут пустынные места. Ешь не хочу. Дикие животные, мыши на худой конец.
– Не так просто. Замкнутый круг. С печатью кровочмак может втихаря подъедаться на мелких грызунах или даже на каком-нибудь слабом человечишке. Немного, совсем чуть-чуть, чтобы не превысить общего равновесия и не разбудить магические ловушки. Без печати он практически обречён на голодную смерть или смерть от отчаяния: кровочмак не может до последней капли испить даже кровь писклика, чтобы не разбудить ловушку. Вчера… ты сделала невероятное. То, чего не ждал он и другие: ты дала еду добровольно. Только так он может насытиться, не боясь, что где-то задрожат магические нити и кто-нибудь не прихлопнет его за бунт. Рука кровочмака, изогнутая чашей… Знак высшего доверия. Знак, что он не тронет, не навредит. Знак, что… Дикие боги и сами кровочмаки только знают, что стоит за этим на самом деле: вряд ли в последние полтысячи лет кто-то из людей удостоился этого жеста. Мы знаем о нём только из книг, песен и преданий.
Голова опять шла кругом. Пока мы болтали, Росса успела приготовить завтрак. Лагерь оживал. Люди тянулись к костру, еде и прислушивались к нашему разговору. Иранна ломает брови и прячет улыбку. Грея руки о кружку с чаем, старательно пялится в пространство всклокоченная со сна Алеста. Ухмыляется Раграсс. В отдалении стоит Ренн, скрестив руки на груди. Сай, Вуг и Дред седлают лошадей, впрягают их в повозки… Все заняты, кто чем, но всё же прислушиваются, особенно те, кто рядом.
– Получается, Айболит как-то избавился от печати?
– Получается, – пожимает плечами лендра и начинает хлопотать, раздавая завтрак.
– И теперь умрёт от голода или снова попадёт в ловушку, как только выпьет кровь даже самой мелкой лесной зверушки?
– Да.
Мне прям нехорошо стало…
– Не жалей его, Дара, – подключается к разговору Иранна, – он прекрасно понимал, на что идёт, когда срывал печать. Не мог не знать, что ждёт его.
– Но зачем-то сделал это, – возражаю я и прикусываю губу.
– Может, потому что надоело быть рабом? – тихо произносит Сай, не поднимая глаз от миски с едой.
Я застываю, затем встряхиваю головой и молчу. Вскоре мы отправляемся в путь. Скачу рядом с Гелланом, продолжая жёстко сжимать губы.
– Дара.
Нехотя поворачиваю голову. Надо же: мистер Молчун решил заговорить.
– Что? – я не в духе и не собираюсь это скрывать.
– Не надо. – только он умеет вкладывать в одно слово слишком много.
Дёргаю плечом и тут же замираю, чувствуя отчётливую вибрацию спрятанного под плащом кинжала, Геллан настораживается, буравя меня глазами, а я строю безразличную мину. Но его разве обманешь? Наверное, я так никогда и не пойму, как он слышит и чувствует…
– Дара? – спрашивает, а глаза – остры, как льдистые кристаллы, тело напряжено и готово встретить опасность.
Из фургона высовывается Милина мордашка, девчонка машет рукой, Геллан чертит в воздухе знак – и наш маленький караван останавливается.
Я вижу, как потерянно бредёт Офа, как молнией срывается с лошади Геллан и быстро-быстро крутит сальто, чтобы успеть… Он быстр настолько, что фигура его смазывается, как неудачный кадр. Кинжал вибрирует невыносимо, и я прижимаю ладонь к телу, пытаясь усмирить взбесившееся лезвие. Пальцам и бедру горячо.
– Жерель, – выдыхаю я, даже не успев удивиться, откуда знаю, что впереди, между фургоном и глубокой расселиной, замерцало изменчивым золотом немигающее Око Дракона…
Глава 5. Лишенная силы
Пиррия
Холодно – внутри и снаружи. Идёшь, оставляя кровь на осколках замёрзших и разбитых луж. Цвет крови примитивен, в нём нет многоликости пламени, но кровь согревает раненые ступни…
Кажется: молния застряла в сердце и превратилась в ледяное стило. Мама, ты тоже чувствовала это, когда принимала злость и бездушие небесного росчерка на себя?..
Ресницы слиплись стрелками и примёрзли к щекам – не открыть глаз, не увидеть свет… Скованные холодом губы боятся сделать вдох, чтобы не глотнуть иней и не превратить тело в выжженную дотла стужу. Мама, тебе тоже было холодно?..
Страшно поднять руки и прикоснуться к волосам. Может, они сломались, как тогда, много лет назад?.. Ты – тысяча осколков разбитых вдребезги луж, сломанная ураганом ветка, убитая молнией плоть, выстуженная до ломкости оболочка. Осталось только застыть навечно и умереть, потому что жизнь съёжилась до мелкой монетки и потеряла смысл…
Тихий клекот похож на плач. Это сердце разрывается на куски?.. Ледяное стило входит глубже – и от невыносимой боли ты открываешь глаза, втягиваешь воздух стылыми губами, впиваясь холодными пальцами в неровности каменного пола.
Круглый глаз смотрит не мигая, и кажется: в нём равнодушие и отстранённость. Но вспыхивает пламя, и ты понимаешь: это сочувствие и жалость. Не надо, слышишь, не смей! Пиррия всегда была сильной и не нуждалась в опеке, слезливых чувствах, каше-размазне для беззубых бесхарактерных идиотов!