Горячие лапы топчутся на груди – вот почему так больно… Тает бездушное стило, впивается в тело болючими иглами. Заледеневшие руки расстаются с напольной каменной кладкой, поднимаются медленно, боясь сломаться. Озябшие пальцы жадно ныряют в горячие перья, не страшась получить ожоги. Жажда жизни побеждает. Что ты наделал, финист?.. Смерть стала бы избавлением, достойным концом для сайны, потерявшей дар.

Пиррия осторожно садится, прижимая птицу к груди. Тело отходит от онемения и рвётся на части под шквалом ледяных жалящих укусов. Больно, как же больно, мамочка…

От огненных пут – вспухшие полосы. По всему телу – она знает… Однажды кожа заживёт, но останутся гибкие блестящие шрамы – следы огненных лиан, знак твоего позора, падения, ничтожества.

Пиррия встаёт на ноги – слабые, надломленные, дрожащие. Обводит взглядом холодный замок. Здесь больше не живёт пламя – выгорело насквозь, потухло. Лишь чёрный выжженный круг в центре – горькое напоминание. Здесь больше не танцуют по стенам тени. Мёртвая зона для потухшей сайны.

Однажды огонь запылает в этих стенах, загорится от дерзких ладоней Огненной девы, но это будет другая сайна, не Пиррия.

– Что будем делать, финист? – голос, хриплый и ломкий, как вымороженная изнутри полая кость, царапает гортань.

Птица открывает горбатый мощный клюв, клекочет горлом – под пальцами бьётся пульсация звука, играет перьями хохолка, машет красно-жёлтыми крыльями.

– Почему ты остался? – спрашивает, зная, что не получит ответ. – Я теперь никто. Лучше бы дал умереть.

Финист издаёт гневный вопль и ранит когтями ладонь – несильно, чтоб только дать понять: он сердится. Пиррия не морщится: одной отметиной больше, одной меньше – уже без разницы. Слизывает кровь с ладони почти равнодушно. Если бы финист разозлился по-настоящему или хотел наказать – пропорол бы мякоть насквозь. Она знает силу клюва и когтей огненной птицы.

Нужно уходить. Это теперь не её замок, не её пристанище. Надо… куда только?.. В Верхолётную путь заказан, дар утрачен. Теперь даже маленькой искры не высечь, чтобы согреться у костра… Но двигаться – значит что-то делать, а раз уж смерть не захотела её забрать, значит пора в путь.

Пиррия бродит по замку потерянной тенью. Финист давно перекочевал на плечо. Он большой и тяжёлый, но Пиррия не чувствует неудобства. Слабые руки собирают вещи в заплечную сумку. Теперь только пешком – огненный гийн не станет слушаться безвольной руки, лишенной силы. Каждое движение – боль, и с ней тоже придётся смириться, сжиться, слиться.

Малодушно подумала о Лерране и поняла: не сможет прийти в таком виде, как побитый пёсоглав, палёная коша с обрубком вместо хвоста… Очень хотелось пробраться к Ивайе и хоть на мгновение погреться в её горячих объятьях. Но сил, если вдруг сестра оттолкнёт, не хватит, чтобы пережить.

Собирала вещи потеплее, с ужасом понимая, что почти нет ничего: зачем огненной сайне шубы и сапоги, когда стихия грела без одежды?.. Натягивала плащ, пряча израненное тело под складками материи, а лицо – в глубоком капюшоне. Каждое прикосновение – боль, боль, боль… И лучше не знать, как ты выглядишь: вспухшие ожоги уродуют – она знает…

Хриплый смех рвётся из горла:

– Ну вот, Геллан, теперь не только ты урод в Верхолётной.

Замирает, прислушивается, взмахивает рукой, отчего тело взрывается болью – тысячи иголок входят в кожу и застревают где-то глубоко-глубоко. Надо двигаться осторожнее, как делают дряхлые старушки. Медленно-медленно, боясь надломиться и рассыпаться…

– Геллан… Я так и не достала тебя, выродок. – усталый голос дробится кристаллами и оседает шипами в висках. Пусто. Дотла выжженный очаг. Не хватает сил пробудить ненависть. – Да без разницы, Геллан. Я пойду за тобою вслед. Потому что всё из-за тебя.

Финист вскрикивает резко, словно гардия, что вычитывает нерадивую сайну.

– Да полно тебе… Я ничего не смогу сделать – ты же знаешь. Даже стило вогнать в его сердце не смогу. Но у него мой небесный груз. МОЙ. Может, это шанс, надежда? Откуда я знаю?.. Ведь явилась она мне зачем-то той ночью в пророческом огне.

Финист заглядывает Пиррии в лицо. Быстро-быстро движется под перьями горло, клюв приоткрыт, глаз неподвижен. В какой-то момент внутри птичьего зрачка вспыхивает огонь.

– А вот и знак, финист. Ты сам всё понимаешь. Я должна пойти за ними. Отыскать. А дальше… ах, всё равно, что будет дальше. Ты же знаешь: к сайнам, утратившим дар, сила не возвращается. Ну, ладно-ладно: почти никогда не возвращается.

Пиррия запнулась. У неё никого не осталось. Одна-одинёшенька. Погналась за ненавистью – потеряла сестру и отца. Замкнулась в гордыне – не приобрела друзей. Упивалась силой и властью – оттолкнула всех, кто мог хотя бы руку протянуть… Нет никого, только финист – алый вестник боли и огневых побоищ, птица, рождённая в огне и восставшая из пепла.