Или Смерть могла забрать любого — легендарные хранители Анталиса были сильны лишь все вместе. И обречены поодиночке или вдвоем.

В жизни так не бывает. Иначе Регентов тоже давно перебили бы — по одному.

А значит — и один в поле воин. Коварной деве Смерти не помогал никто. Она-то точно была одна. И вполне справилась…

А еще можно не сойти с ума где угодно. Ирия убедилась в этом за четыре долгих недели. Одна — до предательства сестры Валентины, еще три — после. Целая вечность — для запертого в холодной, сырой клетке.

О матери девушка старалась не думать. И почти получалось. Хоть Ирия и любила маму… когда-то. Давно.

И подобные мысли больше не пугают.

Отец вспоминается чаще. И почему-то теперь — лишь хорошее. Словно смертью он искупил все вольные и невольные грехи последних двух лет.

Папа больше не виноват — ни в чём. В отличие от его убийц. Они погубили и его, и Ирию. И когда-нибудь заплатят за всё! Сполна!

Она умирать будет — не забудет трусливо-равнодушный взгляд Леона. И холодный голос Полины: «Уведите ее!»

Какой глупой была Ирия, отчаянно уверяя: «Я невиновна!» — настоящих убийц! Леон и так прекрасно это знал. И равнодушным взглядом проводил ее в тюрьму. Преступник — осужденную.

Что ж — он потерял право зваться ее братом. И если судьба даст Ирии шанс вырваться — следующим лордом Таррентом точно станет Чарли!

Она — не мама… то есть не Карлотта. И сестре Чарльза Таррента плевать, что в нём не течет кровь Гарвиаков. Зато есть папина. А даже если и нет — лучше невинный ребенок (неважно — чей), чем Леон и его потомки, воспитанные им же. Графскую корону не унаследует сын отцеубийцы. Или дочь этого отца — не Ирия!

Папина смерть, предательство родных, одиночное заключение сделали свое дело. Ирия окончательно перестала ощущать себя ребенком или зависимой от кого бы то ни было. Никаких мачехи, брата и матери у нее больше нет. Они переступили через нее — она переступит через них. Только бы вырваться!

В камере всё холоднее. Но ставни будут открываться всё равно — хоть на час-два в день.

И пока можно — Ирия не прекратит ежедневного мытья. Раз уж всё еще ухитрилась не простудиться. Пока. Может, и зимой повезет?

Долгие часы вынужденного безделья по-прежнему тратятся на тренировки. Согревает. Укрепляет мышцы. И с ума сойти не дает. Пока чувствуешь себя сильной — ты жива!

Гимнастика и бег на месте. Борьба — ей учил отец. Фехтование «с тенью против тени» — спасибо ему же.

Наизусть — математические формулы и баллады, романсы и рыцарские романы, исторические хроники со всеми датами и героями, легенды и предания. Не раз и не два перечитанные в детстве.

И каждую ночь, прежде чем заснуть, — с неведомой прежде холодной рассудочностью представить, что сделаешь, когда получишь свободу. Особенно — что ждет Полину… и Леона.

Невыносимее всего донимают даже не холод и голод. Отсутствие книг. Любых. Сейчас бы сюда хоть житие самого занудливого святого! А еще лучше — перо, чернила и бумагу.

О судьбе оставшихся в замке сказок лучше не думать! Давно стали растопкой в личном камине Полины. Восстановить удастся вряд ли. Одни и те же слова редко ложатся в прежние строки…

Значит — будут другие сказки. И новые истории. О чужой любви и дружбе!

Потом. Когда амалианское аббатство останется в кошмарном, но далеком прошлом.

Еще мучительнее грызут мысли о сестренках. Особенно — о самой слабой. И это — не Иден. Младшая всегда была немногословной и рассудительной — чуть ли не с рождения. Она справится.

Но Эйду ей не защитить. Иден всё-таки не скандалистка Ирия. А Леон — не Эдвард Таррент, и сёстры ему безразличны. Только бы не решил, что еще и опасны!

В двадцать восьмой вечер заключения Ирия привычно задержалась у окна. Плечи греет жесткое, но — как выяснилось — сравнительно теплое одеяло. Ветер Месяца Сердца Осени треплет волосы, студит лицо.

И пробирает до костей холод.

Но всё равно — не закрывать бы подольше ставни! Не оставаться наедине с духотой.

Просто стоять и стоять здесь. Вдыхать свежий, пусть и сырой воздух. И смотреть, как стелется по небу клин журавлей. На юго-восток. В Квирину, наверное…

Ирия улыбнулась. Может, это — уже начало безумия. Но так хочется еще и присмотреться к птицам! Понятно, что та, знакомая, давно потеряла бусы. Да и в стае журавлей маленькой серой птахе — не место…

Всё равно! В тюрьму… в монастырь хуже любой тюрьмы замуровали. Так теперь уже и на птиц любоваться нельзя? Без всяких бус?