— Но ты другой, — протянул Олаф почти нежно. — Не такой, как остальные. Знаешь это?

Он ослабил хватку, и Рихард дернулся, выворачиваясь, ушел от удара когтистой пятерни, грозящей выцарапать ему глаз, и боднул навь головой, как тараном, под дых. Олаф от неожиданности отступил, и его шляпа слетела, обнажая бугристую лысину и остроконечные уши. Рихард бросился к фонтану, но Олаф вырос перед ним, оттолкнул прочь, так что ловец отлетел к крыльцу дома, и поправил шляпу. Желтые глаза зло блеснули.

— Что происходит? — спросил он. — Другой на твоем месте уже истекал бы кровью и плакал.

Рихард сплюнул в сторону и вытер разбитую губу. Да, у него ныли порезы, и локоть все еще не слушался, как положено, но он чувствовал себя на удивление сильным. Красный лес тихо зашумел, покачивая ветками, и Рихард понял, в чем дело — ведьмина кровь! Он выпил ее до того, как идти сюда, и лес, чуя в нем своего, помогал.

— Шшшш… Нашшшш… Нашшш… — слышал он в шорохе листьев.

— Ты ведь сам сказал, что я не такой, как остальные, — напомнил Рихард, двигаясь по кругу — так, чтобы лес оставался за спиной. Он прислонился к дереву с красной листвой, будто бы переводя дух, и его словно поддержали дружеские руки. Боль уходила, и сердце забилось спокойнее, и в душе шевельнулась слабая надежда, что, может, не все потеряно. Рвануть бы в лес — пусть бы Олаф попробовал его догнать, но Карна…

Навка пойдет к ней, а Рихард понимал, что не может этого допустить ни за что.

Его зрение обострилось, и луна светила так ярко, что он слегка прищурился. Щупальца тьмы, тянущиеся к ногам Олафа стали заметнее. Навка сняла шляпу, зачерпнула пригоршню воды из фонтана и плеснула на лысину. Черная вода стекала по белому лицу, и ни одна капля не упала на землю, впитавшись в кожу. Олаф облизнул тонкие губы.

— Может, ты все же научился чему-то новому, пока меня не было здесь.

— Может, и так, — ответил Рихард.

Он и сам бы хотел понять, что с ним происходит, и как это можно использовать. Тело стало горячим, будто у него поднялась температура. У ведьмы красного леса кожа всегда сухая и горячая, и сердце бьется часто, как у птички…

— Есть один отличный способ узнать, — задумчиво сказал Олаф. — Как это мне раньше в голову не пришло?

Он снова оказался так близко, что ловец едва не задохнулся от вони. Холодная ладонь обхватила его шею, вжимая в дерево сильнее, вторую руку Олаф положил на сердце — дернешься, и когти войдут прямо в него. Желтые глаза приблизились — два огненных омута, в глубине которых неистовствовала голодная тьма.

— Покажи мне, — хрипло прошептал Олаф, — Дай посмотреть, я хочу увидеть. Кто ты такой, ловец?

Он медленно лизнул Рихарду щеку — и язык его был как холодный слизняк, а потом вдруг быстро обернулся к реке, чиркнув полами шляпы ловцу по лбу. Отсюда не было видно ни моста, ни Червы, но навкин вой слышался отчетливо, а еще что-то будто светилось за деревьями, закрывающими реку.

— Подождешь меня здесь? — интимным шепотом попросил Олаф, снова поворачиваясь к нему, а потом резко завел руки Рихарда назад, выворачивая локти, и пронзил его ладони когтями, прибивая к стволу дерева.

Рихард вскрикнул от боли, стиснул зубы, глотая рвущийся стон.

Олаф поднял перед его лицом ладонь, белые пальцы без ногтей пошевелились, как черви на речном дне, а потом на них появились серые наросты, которые быстро вытягивались и заострялись, пока не стали длинными когтями.

— Как удобно, — прошипел Рихард сквозь зубы.

Олаф прочертил на его щеке длинную царапину, поймал пальцем кровь и сунул его в рот. Рихарда невольно передернуло от этого жеста, но ладони прошило болью, и он замер, стараясь не делать лишних движений.

— Я скоро вернусь, — пообещал Олаф, улыбнулся, показав окровавленные зубы, и так стремительно исчез, что у Рихарда взметнулись волосы от ветра.

Он откинул голову к дереву, закрыл глаза, собираясь с духом. Рвануться разок — и свободен. Ладони порвутся в лоскуты… Дерево склонило над ним ветки, так что красные листья коснулись щеки, горящей то ли от царапины, то ли от мерзкого ощущения, которое оставил язык навки.

— Помоги мне еще немножко, — тихо попросил Рихард. — Еще чуть-чуть.

Лес согласно зашумел, а ловец вдруг почувствовал, что когти, оставленные в его руках, будто что-то выталкивает. Медленно, осторожно, дерево выталкивало навь из своей коры, а заодно и из мужских ладоней.

Правая рука освободилась быстрее — когти упали на мягкий мох, и тот расступился, поглотив их. С левой пришлось подождать, но Рихард был рад этой передышке: к нему возвращались силы, а заодно и надежды. Он рванул рубашку, оголяя грудь, и принялся выписывать знак на собственном теле. Раны, оставленные когтями навки, кровоточили все медленнее, но вскоре освободилась и другая рука — со свежими ранами. Он довершил знак, выводя последнюю линию, и тот вспыхнул, обжигая. Рихард быстро повернулся к дереву и, опершись на него ранеными ладонями, постоял еще немного, переводя дыхание. Теперь Олафу будет очень, очень больно к нему прикасаться, и он несколько раз подумает — стоит ли вообще это делать.