Шрифт:
– Замечательно! Владимир Галактионович! – я потащил своих спутниц к Короленко, в кои-то веки выбравшемуся из Петербурга, – позвольте представить вам…
– … непременно подумайте! – горячился Санька, – Ну в самом деле, Антон Павлович! Климат в Дурбане куда как лучше Ялты, а люди, люди-то какие? Вдохновение – полными горстями черпать будете, ручаюсь!
– Всё может быть, друг мой Санька, – смеялся Чехов.
– А я портрет ваш напишу, а?
– Кхм, – поперхнулся писатель смешком, – если только не в стиле… э-э-э, «Бляйшмановского китча». Не в обиду…
– Какие обиды, Антон Палыч?! – засмеялся брат, – Дядя Фима имеет много достоинств, но вкуса среди них не наблюдается! Поярче ему, да повыпуклей, да деталей побольше! Ну и… как карикатура, а ему и понравилось.
Чехов расхохотался в голос, до слёз. А потом, глянув на стоящего вдали Брюсова, ещё сильней.
– Ну так как? – не отставал Санька.
– Подумаю, – серьёзно ответил писатель, – Основоположник, ну надо же… подражатели уже появились, а тут – карикатура!
– … приезжайте, приезжайте непременно, Алексей Максимович, – басовито гудел дядя Гиляй, – вы всё мечтаете о новых людях, бесстрашных и свободных.
– А знаете… – Горький задумался ненадолго, – пожалуй, что и поеду! Вот как соберётесь… вы не против, Владимир Алексеевич?
– Буду рад!
– Егор Кузьмич! – расшалившаяся Гиппиус подлетела ко мне с листом бумаги, – Я наслышана, что вы неплохой художник газетного стиля, и славны своими экспромтами! Не откажете даме в просьбе?
– А почему бы и не да, дражайшая Зинаида Николаевна?! Так… вы слышали историю о Бляйшмане? – поинтересовался я собравшихся вокруг.
– Какую из? – поинтересовался Брюсов и вокруг захмыкали. Фима… это Фима, со всеми втекающими и вытекающими.
– Обожествление Бляйшмана одним из племён.
– Ах это… кто же не слышал! – вокруг засмеялись уже открыто, – Да уж, история наделал много шума!
– Тогда… – прислонив лист к стене, карандашом вывожу немного карикатурную, но узнаваемую фигуру Чижа перед мольбертом, с кистью в одной и тесаком в другой. Вид самый вдохновенный, какой только бывает у брата, с лёгкой степенью придурошности.
«Буров нарисую, бриттов распишу. Обращайтесь».
Рафинированная Гиппиус поинтересовалась жаргонным словечком, и ей быстро пояснили.
Потом Мишку, склонившегося над узнаваемой картой Африки с гигантскими портняжными ножницами.
«Кроим планы. Можем пришить»
… и наконец – Фима, в той самой китчевой манере, насколько её можно передать карандашом. В важной позе, обвешанный с ног до головы разными товарами, он стоял перед склонившимися ниц дикарями.
«Зовите меня просто: О, Господи!»
Дружный хохот, и лист пошёл по рукам, оказавшись в конце концов у Гиппиус, которая и оставила его себе, пообещав взамен «посвятить какое-нибудь стихотворение или рассказ».
Двадцать вторая глава
Пыхая трубкой, старый Илмаринен равнодушно следил за полицейскими агентами, изучающими амбар. Молодые ещё, и от того полные служебного рвения, они напоминали ему голенастых недопёсков, в которых угадывается порода, но дурные щенячьи повадки пока преобладают. Вороша сено и тыкая металлическим шомполом пол, преисполненные молодым азартом так, будто всерьёз ожидая социалиста с револьвером в одной руке, и адской машинкой в другой, смотрелись полицейские скорее забавно, нежели серьёзно.
Раздражения они не вызывали, давно уже став частью сезонного цикла Виролахти. Сперва в окрестностях появляются полицейские агенты, рыскающие в поисках революционеров, потом царский доктор, проверяющий местных на наличие заразных болезней.
Если к полицейским финны относились скорее с равнодушной покорностью, то доктора они любили за возможность лечиться даром. Обращая внимание на заразные заболевания, тот не отказывался выслушать лёгкие, а иногда и бесплатно давал лекарство.
Вслед за полицейскими и доктором в Виролахти появлялась царская яхта, ставшая пусть и ежегодным, но довольно-таки знаменательным событием для финской глубинки. Приодевшись понарядней, можно было принести на яхту продукты, и что было особенно приятно, гости часто не торговались. Однако же были и…
… неприятные моменты.
Выстрел! Ещё! Кувыркаясь, полетела на землю ворона. Император не глядя вытянул руку, и служитель вложил туда заряженное ружьё.
Выстрел! Отменный стрелок, Николай редко промахивался, находя удовольствие видеть, как полное жизни существо превращается в окровавленный комок перьев или меха, умирающий от горячего свинца.
С ошалелыми глазами выбежала на него кошка…
Выстрел! Его Величество не делал различия между дичью, воронами или кошками, с равным удовольствием нажимая на курок. Войдя в азарт, он стрелял и стрелял, меняя только ружья и позу.