Какая-то женщина осторожно пронесла в обеих руках мисочку и подала старичку. Не глядя на женщину, он с интересом оживленно понюхал и осмотрел содержимое, не глядя протянул руку и взял у женщины чайную ложечку, почмокал, примериваясь, повозил ложечкой в миске и начал есть.

Женщина оперлась о спинку стула, дожидаясь, когда можно будет унести миску.

Кончив разглядывать двор, он подошел и спросил, где четырнадцатая квартира. Старичок обрадованно обернулся, не дав женщине ответить:

– Есть четырнадцатая квартира, да смотря кого вам по фамилии. Это квартира не персональная, а самая коммунальная, вот какое дело!
– и с аппетитом хлебнул жидкой кашки.

– Не знаю фамилии. Я по объявлению, там сказано - квартира четырнадцать, и все. Там, кажется, коляска продается.

Старичок упустил ложечку, утопил ее в каше и даже доставать не стал, торопясь объяснить:

– Правильно, объявление!.. Да никто чтой-то не покупает. Почему бы это, вы спрашиваете? Не могу утвердительно сказать. Возможно, она негодная. К делу-то негодная! А может, она цену ломит!

– Товарищ ничего этого не спрашивал, - нехотя сказала женщина.
– Это Черникина продает. Вон тот подъезд.

– Как это не спрашивает?
– презрительно сказал старичок, доставая и облизывая с разных сторон облепленную ложечку.
– Меня бы не спрашивали, я бы не отвечал. Я только объясняю, что не всякий купит, потому что в этой колясочке у ней Витька помер, а от какой болезни, это еще неизвестно. Так что смотрите сами.

– Говорит, говорит, только бы говорить, - женщина слегка покраснела от досады.
– Болезнь самая обыкновенная, детская, и врачи ходили и ничего не предупреждали, да и в коляске-то он не лежал. Чего он говорит, только бы ему говорить!

Старичок примиренно улыбнулся и зачмокал, покачивая в воздухе ложечкой, снова нацеливаясь на кашку:

– Пускай на меня после не жалуются, если что. А мне-то что? Не моя коляска.

Раздался отчаянный взрыв детских криков и визга, точно одна партия, выскочив из засады, набросилась на другую, потом послышался хохот, треск падающих пустых ящиков и, наконец, звук, похожий на нарастающий шум скатывающейся лавины. Он обернулся и успел заметить, как с крутой крыши сарая в облаке мусора и пыли стремглав скатывается мальчишка лет двенадцати. Сорвавшись с края, он наполовину спрыгнул, наполовину шлепнулся об землю, и следом за ним, покачиваясь в воздухе, пролетел и упал большой обрывок толя, сидя на котором он скатывался.

– Нинка, зараза-девчонка, ты стережешь белье или нет, тебя спрашивают! Где ты есть, отвечай сейчас, уши оборву!..
– совершенно равнодушно, хотя и пронзительно кричал женский голос.

Мальчишка поднялся, отряхнул узенькие полосатые брючонки, и тут стало видно, что это все-таки девчонка - тонкая, длинноногая, длиннорукая и взъерошенная. Она завернулась винтом, озабоченно разглядывая на заду свои потертые брючки, и невозмутимо крикнула:

– Чего разоряешься-то? Тут я! С места не сдвинулась.
– Ей самой стало смешно, и она нахально добавила: - Сижу, не шевелюсь, все равно как статуя, даже надоело!

– Врет! Вре-ет!..
– надрываясь и тужась, слабым голосом закричал старичок.
– Она по крышам ездит!..
– Но его никто не услышал, и он погрозил трясущимся кулачком Нинке: - Бессовестная! Совести в тебе, как у козе. Поломаешь руки-ноги, попомни мое слово! Чумовая.

Женщина негромко окликнула девочку и сказала:

– Нинка, тут Черникину спрашивают. Дома она, не знаешь?

– Как-то внимания не обращала. А зачем Черникину?

– По объявлению пришли, коляску спрашивают.

Девочка внимательно-быстро на него глянула:

– Кто, этот вот? Да? Вам коляску? Ну-ка, вы постойте тут, я сейчас это узнаю.

Она бегом скрылась в темпом подъезде, охраняемом одиноким маленьким львом.

Старичок засмеялся:

– Оглянуться не поспела, как зима катит в глаза!
– и он облизнул ложку и не глядя сунул через плечо в руки женщины миску с недоеденной кашкой.
– А между прочим, наливки распивали. Да, наливки распивали, а бутылки сдавать не носили, нет, а прямо на помойку! А теперь по квартирам ходит, полы стирает, окна моет... Вот наливочка-то как отливается, а Нинка - бандитка растет, мальчишек колотит.

Старичок своим приятным слабым голоском, с ласковыми интонациями, с благодушным почмокиванием все продолжал, точно о самых приятных событиях, доставлявших ему тихую радость:

– Если хотите знать, и мужа-то настоящего у нее отродясь никогда не было! Не-ет, не было!

Стараясь поменьше слушать старичка, он все время стоял, повернувшись к нему спиной, и смотрел в черноту подъезда, ожидая появления Нинки. Но тут, не выдержав, со злобой резко спросил:

– Какого еще мужа? Про что это вы?