Человек в среднем посмотрел на нее долгим взглядом, поразмыслил, а потом полез в карман и вынул смятую бумажку.

– Зять ее мне написал ориентиры, но я давно все запомнил. Сто евро и берите.

– Сколько?! – ужаснулся Медведь.

– Бери, а то мы здесь и заночуем. Ясно же, что заблудились! – огрызнулась на него Матрешка.

– Может, скинете до восьмидесяти? – промямлил Медведь.

– Сто, – вежливо, но твердо подтвердил человек в среднем, протягивая бумажку.

Записка была небогата предисловиями и сразу брала быка за рога. Накарябанный шариковой ручкой и подрасплывшийся от долгого таскания в скомканном виде текст гласил: «потом к насыпи и перех. на ту стор. после свалк. прямо до столба не перепут. со шмыл.!!! тропа с кстарн. левее от камнолмн. низ! тихо ползи.» Медведь перевернул записку со слабой надеждой найти что-нибудь вроде схемы. Интуиция не подвела, там ничего не было.

– По-моему, тут забыли написать начало, – мрачно прокомментировал он.

– Неважно, мы уже начинаем «после свалк.» Главное, чтобы середина и конец были правильными.

– В конце меня смущает вот это «тихо ползи».

– Там хотя бы нет восклицательных знаков. Меня больше настораживают «шмыл!!!»

– Честно говоря. меня вообще все здесь настораживает, – признался Медведь и двинулся по тропинке, еще раз сверившись с запиской. Матрешка скользнула следом.

Долго идти не пришлось – через несколько минут они уперлись в сплошную стену молодых елок высотой с два медвежьих роста. Матрешка смотрела на елки озадаченно – их явно коснулась рука человека. Причем, заботливая и умелая. Деревья росли строгими рядами, будто петрушка или укроп. И стена-то оказалась не такая уж сплошная. Между рядами нашлись узкие проходы – их скрывал густой лапник, но тот, кто готов был втянуть голову в плечи и терпеть хвою за воротником, мог ими воспользоваться. Матрешка секунду посомневалась, а потом так и сделала.

– Зачем туда?! – воскликнул Медведь, вламываясь в проход следом за ней. Матрешка только сопела, раздвигая колючие ветки и дискуссию не поддержала. Но быстро выдохлась и остановилась, громко пыхтя. А потом присела на кочку, расстегнула молнию на животе, вынула шелковый платок Gucci с неоторванной биркой и принялась вытирать пот с лица. Медведь укоризненно покосился на платок, но решил не донимать ее упреками, а вместо этого сориентироваться – солнце уже давно перевалило за полдень и до вечера оставалось не так много, из леса пора было выходить. Он опустился на колени и заглянул под нижние ветки, силясь увидеть, чем заканчивается проход. Но хвоя и стволы уже шагах в десяти сливались в непроницаемое для взгляда буро-зеленое месиво. Зато под соседней елкой помпезно произрастал крупный гриб с красно-бурой шляпкой и ножкой в черную крапинку.

– Смотри гриб! – оживился Медведь. Он очень любил грибы в любом виде. И маринованные, и жареные. По поводу свежих он не имел четкого мнения, поскольку редко с ними сталкивался, но внешний вид гриба очень ему понравился. Он подполз ближе, с удовольствием потрогал скользкую шляпку и плотную губку под ней.

– Если он ядовитый, колдунья точно не поможет, – Матрешка со вздохом встала и снова зашелестела ветвями по проходу. Медведь с сожалением бросил взгляд на гриб – надо было бы его сорвать, но где готовить? А до города весь раскрошится.

Матрешка вскоре тоже наткнулась на гриб – это был брат-близнец того, с красной шляпкой. Она уже было проскользнула мимо, но приостановилась и резким движением вбок сбила гриб, разломив его на части. И принялась ерзать из стороны в сторону, остервенело сбивая все грибы, до которых могла дотянуться – розовые волнушки, глянцевые маслята, даже несколько белых оказались бессмысленно разбиты о стволы.

– Ты что там? – Медведь нагнал ее и увидел, как очередной гриб летит от пинка, теряя шляпку. – Ты зачем так?! Кто-нибудь возьмет же, оставь!

– Я не возьму, значит никто не возьмет, – пропыхтела Матрешка, задыхаясь от усталости. Медведь хотел было ее увещевать, но только махнул лапой и с грустью посмотрел на след из разбитых грибов – на сковородку тут набралось бы.

Ели закончились так резко, будто выплюнули Матрешку и Медведя на узкую просеку. Оба упали без сил в траву, отдышались и огляделись. Из человеческих здесь были только следы трактора, да и то поросшие травой. На другой стороне просеки начинался обычный лес, какой был до елочной плантации.

– Ненавижу лес, ненавижу! – выпалила Матрешка, кокошник ее налился багровым, надулся и покрылся красивыми розовыми разводами. – Ненавижу лес, ненавижу колдуний, елки, вообще все ненавижу! – и она уставилась на деревья перед собой с яростным отвращением.

– Давай выходить тогда, – опасливо предложил Медведь, – куда теперь, налево что ли?

– Я это должна знать? Я? – уставилась Матрешка на него белыми от злости глазами и кокошник запульсировал.

– Ты вроде решала, куда идти, я потому и спрашиваю, – Медведь обычно избегал необязательных конфликтов, но чувство справедливости не дало ему промолчать.

– Ну конечно, я виновата, я завела! – Матрешка смотрела на него с такой же ненавистью, как незадолго до этого на деревья, губы ее сжались в тонкую ниточку. – Я виновата, кто же еще!

– Ладно, идем налево, – сообщил Медведь. – Сделаем крюк и выйдем обратно к дороге.

– Все-то ты знаешь, как надо делать! – ухмыльнулась Матрешка, поднимаясь с земли и отряхивая платье. Повернула налево и решительно двинулась вперед.

Но не прошли они и ста метров, как Медведь услышал странный шум из леса справа по курсу. Будто стая птиц пыталась играть на дырявых барабанах и была раздосадована результатом. Птичьи крики перемежались глухим беспорядочным стуком и все это сливалось в необычный звуковой хаос, в котором при желании можно было даже найти гармонию.