Услышав знакомый голос, похититель привстал на каталке и оглянулся. Посмотрел на Матрешку и перевел взгляд на Медведя. Который уже совершенно не понимал, как себя вести в такой неловкой ситуации, поэтому просто дружелюбно помахал.

– Больной снова без сознания! Пульс! – заголосил врач, наметанным глазом заметив перемены в состоянии похитителя еще до того, как расслабленное тельце сползло к краю каталки. – Где лифт? Скорее! Пульс держите!

– Мне уже лучше! – напомнила Матрешка и дернулась – санитар равнодушным ловким движением сделал ей укол в плечо.

Двери лифта раздвинулись с торжественным жужжанием и прибывшую в нем стайку медсестер впечатало обратно криками врача, который требовал расступиться. Каталку с похитителем втолкнули в лифт одним пинком, медсестры выпорхнули-таки на этаж, просочившись где-то с краю, следом за первой в лифт втянули и каталку с Матрешкой. Медведь шагнул было следом, но врач выкрикнул, нажимая кнопку верхнего этажа:

– Нельзя! Потом! Ждите!

С тем и уехали. Медведь стоял на опустевшей вдруг площадке. И очевидно было, что Матрешка снова в опасности – едва она останется с похитителем одна в палате, тот снова набросится на нее и свяжет. А напарник вызовет тем временем подмогу. Повезло им, ничего не скажешь. Медведь был мрачен, он негодовал. Гуманизм и чувство справедливости, заставившие его прийти на выручку Матрешке, тихо передали своего подопечного из рук в руки воинственному азарту. Который и повел дальше, как умел.

Через пару секунд коридор больницы огласил медвежий рев – но не тот, что снес, как тайфуном, половину населения смотровой площадки, а тонкий, жалобный. Не рев, скорее, а стон. Да, стон и плач одновременно. И вой. С оттенками жалобы и безысходной тоски. Медведи так тоже умеют, имейте в виду. Прибежавшая на скорбный звук медсестра обнаружила Медведя, скорчившимся перед лифтом в позе острого страдания и причитающим на все лады.

Коридор снова пришел в движение. Санитары забегали, громыхая очередной каталкой и волоча капельницы, медсестры возбужденно стрекотали по телефонам и рациям, больные тоже потянулись на шум и с любопытством выглядывали из приемного покоя, желая знать подробности. Подошел один из дежурных врачей, позвал медсестру, а потом не стал дожидаться и прикрепил на грудь Медведю пару датчиков, от которых тянулись проводки к переносному монитору. Датчики тут же отвалились от шерсти. Дежурный посмотрел на них укоризненно и обратился к пациенту:

– Испытываете боль в области средостения?

Медведь понятия не имел, где находится область средостения, но на всякий случай покивал и застонал, ожидая немедленной отправки наверх, в компанию к Матрешке и нервному злоумышленнику. Который наверняка еще не успел на нее покуситься и появление мохнатого хищника в цветастой юбке, грозы всех похитителей, будет своевременным.

– Вот и хорошо! – обрадовался врач своей прозорливости. – Вот и замечательно! Отправляйте! – скомандовал он санитарам и вынул вдруг из кармана наполненный уже шприц. – Вы не нервничайте! Сейчас вам уколю успокоительного, полечат вас, все будет хорошо, – и не успел Медведь выразить свое мнение по этому поводу, как получил ощутимый укол в ляжку. Боль от укола расплылась по бедру, быстро нарастая, а потом вдруг прошла – врач выдернул иглу и бросил шприц обратно в карман.

– Выздоравливайте! – отечески улыбнулся он Медведю и исчез из поля зрения.

Вопреки советам медика Медведь подумал, что сейчас-то как раз и пора бы начинать нервничать – если он заснет, то никакой внятной помощи Матрешке точно не окажет.

– Что? Нервничать? – отозвался на эти мысли организм. – Да, и правда. Почему бы и нет, – и организм зевнул, а во всех его конечностях образовалась приятная тяжесть. Впадающего в сон Медведя завезли в лифт, но отправили почему-то не наверх, а вниз. Помелькав этажами сквозь стеклянные двери, лифт с гулким щелчком присел на самый нижний из них. Каталку бодро перегнали через темный холл с редкими лампами дневного света и двумя крошечными для такого помещения окнами, после чего вывезли во двор – там поджидала «скорая» с распахнутыми задними дверями. Медведь равнодушно наблюдал, как вокруг суетятся люди, затаскивая его внутрь машины, измеряя давление и выслушивая грудную клетку с помощью стетоскопа. Никакого интереса это не вызывало и очень хотелось, чтобы все они перестали шуметь и дали, наконец, поспать. Только чувство долга, оставшееся, как и весь Медведь, совсем без сил, слабо требовало воспрять духом и придумать что-нибудь для спасения Матрешки. Требование, впрочем, было заведомо невыполнимым. Пока машину потряхивало на поворотах и трамвайных путях, Медведь еще способен был таращиться на медиков и с опозданием отвечать на ставшие решительно непонятными вопросы. Но приехали быстро, из «скорой» вынули аккуратно, прокатили через мрачные ворота серого камня бережно. Медведь успел заметить дикий виноград, обвивший здание до самых карнизов готических зарешеченных окон – в сумерках его заросли казались огромным и очень растрепанным существом, которое прилегло вздремнуть у нагретой дневным солнцем стены. По фасаду тянулась выложенная рельефными бронзовыми буквами вывеска: «Городская ветеринарная клиника имени Ласло Бремера».

Согласно официальной истории Города этот уважаемый гражданин служил шкипером на одном из кораблей Ост-Индской компании. Оказавшись на Маврикии, он не стал есть последнюю оставшуюся в живых птицу додо, а перебинтовал ей сломанный клюв и отпустил на волю. Сувенирные фигурки моряка с довольным додо на руках до сих пор хорошо продаются в Городе. Особенно в праздничные дни, когда туристы истаптывают все закоулки в поисках чего-нибудь любопытного. В пересчете с местной валюты моряк с птицей стандартного размера обойдется вам примерно в 7,55 евро, большой – около 15 евро. Скидок обычно не бывает.

Итак, бодрящая тряска прекратилась. Каталку с Медведем мягко загнали внутрь, провезли через темную душную комнату, где сильно пахло енотами и свернули в помещение, похожее в полумраке на средневековый каземат, неумело превращенный в ночлежку. Там пациента сгрузили на низкую широкую койку, привинченную к полу, после чего громыхнули решеткой на выходе. В темноте кто-то храпел, из других комнат доносились писки и возня. Запах был нехорош, он напоминал о нечищенных цирковых подсобках, грустных больных собачках и костном бульоне с витамином А. В другое время Медведь впал бы в острую панику, а затем – в беспросветную депрессию. Он ненавидел ночевать вне дома, ему нужна была горячая ванна и скраб из абрикосовых зерен, утром он привык съедать семь тостов с печеночным паштетом и выпивать латте с корицей. С ним даже не было пилочки для когтей на случай, если какой из них вдруг сломается. Но сейчас ему все это было совершенно безразлично. Он устал сопротивляться снотворному. Да и смысла-то в этом не видел – как отсюда выбираться он понятия не имел. Поэтому просто зевнул и еще до того, как сомкнул челюсти, принялся смотреть первый сон из долгой череды ожидавших его в эту ночь.

– Подъем, подъем! Просыпайся давай! Не спи! – Медведя тормошили, щипали сквозь юбку, толкали кулаком в бок, громко шипели на ухо. – Вставай давай, уходить пора! Сколько можно спать!

Медведь приподнял веки, ожидая увидеть свою спальню и шкаф в колониальном стиле (цельный палисандр, ручная резьба, отделка ротангом), который стоял справа по ходу сна и первым делом попадался на глаза по утрам. Но взгляд уперся в неряшливые бумажные обои – они отклеивались от стены лохмотьями и открывали миру крошащуюся штукатурку. Сзади продолжали толкаться и шипеть. Он тяжело перевалился на другой бок, пытаясь сообразить, почему в комнате так темно, а потолок такой высокий, и обнаружил с другой стороны койки Матрешку. Она недовольно уставилась ему на нос, будто обнаружив производственный брак.