Придя домой и смыв морскую соль струями тёплого душа, все легко поужинали, хотя слово "легко" не было уместным, поскольку дети, после купания голодные и бесстрашные, готовы были прикончить какао и булочки, хлеб и лимонад, колбасу с водой или лук с ананасом. Ананаса не было, с луком тоже было напряжённо, но какао в шкафчике на кухне оказалось в достатке, и ароматных булочек Сергей купил в нужном количестве, зная, какой опасности подвергается кухня, когда его дети приходят после купания домой.

Наевшись, Петька стал клевать носом, отдав все силы на постройку корабля, борьбу с волнами и с едой. Уже полностью поверив в сбывшуюся мечту последних месяцев, он легко дал себя уложить и только привычно прошептал, уже с закрытыми глазами и натянутым до носа одеялом:

– Пап… спой чего-нибудь.

Сергей, подав дочери сигнал вести себя тихо, сел на край постели и запел сыну одну из тех песен, которые он обычно пел детям дома, наигрывая себе на гитаре. Через пять минут Петька уже спал, разбросав руки в стороны и дыша глубоко и спокойно. Сергей осторожно встал, поправил его одеяло и на цыпочках подошёл к сидящей на диване дочери.

Спать ему не хотелось. Настя тоже не проявляла желания упасть в постель, поэтому они просто сидели перед телевизором, болтая о прошедшем дне и допивая остатки какао.

– Нравится тебе здесь? – спросил Сергей, наблюдая, как его дочь пытается слизнуть с локтя капли какао, невероятным образом попавшими туда. Настя, справившись с частью задачи, вытерла невыполнимую миссию бумажным полотенцем и, выдув из папиного стакана остатки сладкого напитка, пробулькала, всем телом повернувшись к отцу:

– Угру… тролько дрень брыстро закрончилсря!

Ещё через полчаса усталость всё-таки начала одолевать оба отчаянно бодрствующих организма.

– Пойдём на балкон? – предложил отец дочери, убрав посуду со стола и включая везде ночное освещение. Настя кивнула головой, взяла отца за руку и вместе с ним вышла в залитую лунным светом ночь. Они стояли, облокотившись о перила, и смотрели на чёрную рябь моря, блестящую серыми искрами от света молодой Луны. Мягкий шелест прибоя и скрежетание сверчков делали ночь похожей на музыкальные дорожки, по которым тихо рассыпались стеклянные капли.

– Уже придумала, что будем делать завтра? – спросил Сергей, рассматривая профиль дочери, кажущийся в свете луны на фоне чёрного неба головкой фарфоровой куклы тончайшей работы.

– Завтра будет видно, – рассудительно прошептала Настя, неподвижно уставившись на лунную дорожку, похожую на перевернутую сосульку. – Петька хотел в аттракционы и аквапарк, к дельфинам, а я бы лучше испробовала мой новый водный матрац, который мы купили по дороге.

Речь шла о надувном матраце, который был куплен ещё дома перед отъездом, и который, следуя Петькиным требованиям, должен был принадлежать ему, однако он уступил своё право на плавающую роскошь в обмен на Настины водные очки, предложенные ему сестрой согласно тонкой тактике ведения переговоров.

– Петька встанет раньше всех и, я уверен, первым делом попытается надуть матрац… – начал Сергей, как вдруг неожиданно опустившаяся тишина заставила его замолчать. Ни единого движения не осталось в воздухе, ни малейшего писка или стрекота насекомых, и шум моря стал глухим и низким, как работа дизельного двигателя глубоко под землей, словно там медленно билось чьё-то огромное сердце. Сергей посмотрел на воду, но с ней не происходило ничего необычного, лунная дорожка спокойно убегала к горизонту, направляя взгляд на тоненький месяц, почти лежащий на спине и похожий на колыбель для невидимого ребёнка. В этот момент Настя схватила отца за руку и, показывая пальцем куда-то вверх, шумно прошептала:

– Па… смотри…

Сергей поднял голову к безоблачному, чёрному небу и увидел крохотную звёздочку, похожую на точку, яркую, как от лазерной указки. Звезда пульсировала и переливалась, она казалась иголочным проколом в чёрной бумаге, за которой кто-то двигал ярко освещённую серебряную пластинку. Несколько секунд Сергей заинтересованно следил за небесной иллюминацией, а потом странное свечение начало расплываться перед его глазами, не переставая выплёскиваться мягкими пронзительными ударами из маленького отверстия в чёрном небе. Казалось, что истечение света происходит в такт биения сердца, выливаясь, словно кровь из проколотой вены, забирая силы и заволакивая сознание освещённым изнутри белым покрывалом. Сергей почувствовал головокружение, поднявшуюся к горлу тошноту и, машинально закрыв глаза, несколько секунд ждал, когда это пройдет, содрогаясь от бьющегося по всему телу пульса, но вдруг перед закрытыми глазами он увидел стремительно выплывшую картинку, которую потом вспоминал постоянно – группка детей, различного роста и возраста, восемь-десять маленьких фигурок, на разном расстоянии друг от друга, стоят чёрными силуэтами на фоне растущего за ними сияния. Свечение нарастает, нарастает, как нарыв, поглощая детские контуры, растворяя их в своей иллюминации до тех пор, пока от фигурок не остаются только тёмные черточки, растекающиеся в ослепительном свете… а потом исчезают и они… и всё погружается в темноту… и только неразличимый шёпот нескольких голосов… детских голосов… то нарастающий, то почти неслышный, в котором он никак не может разобрать слов. И один из них, да, вот этот, он же знает этот голос, знает его, слышал его часто и совсем рядом, до боли знакомый голосок, вдруг непонятно выкрикнувший что-то такое, от чего душа сжалась, как от пронзительного укола. Сергей почувствовал отчаяние от невозможности понять сказанное, и сразу пришло ощущение какой-то страшной потери, с которой нельзя было мириться, невозможно, потому что там и его дети. Он знает это совершенно точно, они тоже там, и от этого сознания сердце сжалось, как стальная пружина, готовая лопнуть в любой момент, разорваться, разбивая и ломая всё, что могло оказаться на его пути – кости, мясо и начинающую тихо подвывать душу, только чтобы не упустить момент, чтобы помешать им сейчас уйти, остановить их. Либо пойти с ними.

– Папа, ты что?! – вдруг донеслось до него откуда-то издалека и, открыв глаза, качнувшись как от удара, Сергей обнаружил, что почти до половины перегнулся через перила, уперевшись в них руками, на которых сейчас повисла его дочь, пытаясь оторвать хватку побелевших пальцев от холодных кованых поручней.

– Ты что?! Ты что, пап?! – заглядывая к нему в глаза и поглаживая его ладони, повторяла Настя снова и снова. Какое-то время Сергей ошарашенно смотрел на неё, понемногу приходя в себя и чувствуя ползущий по плечам озноб от того, что он только что увидел. Затем он взял ладошки дочери в свои и несильно сжал их, глядя в огромные, как озера, глаза: