— Но ведь были же попытки отказаться от навязанной Квадриптихом Линии крови?

— Ага, — комиссар хохотнул, — были. — Вот, например, последняя попытка: Их Королевские Величества Мурзик с Фантиком. Чем все закончилось, думаю, напоминать не надо, хе-хе… Веселый конец века, надо признать.

— А я — за демократию, — подал голос толстый рыжий парень за первой партой. — Плохой правитель — надо убирать голосованием. И точка.

— Так у нас же, чисто технически, демократия. — Пфуя, казалось, забавляет этот разговор. — Все местные советы — выборные. И они же выбирают своего представителя в Коллегии.

— Да, но как лоббировать законы? — не сдавался рыжий. — Годовой лимит на общее количество изменений в законодательство — это же просто безумие! Пять законов в год!

— А вы хотели бы, чтобы законы можно было клепать как оладьи? По сто штук в день? И потом: смотря какие законы. Местные власти имеют достаточно полномочий, дабы решать мелкие проблемы самостоятельно.

— Ну, — рыжий почесал затылок, — по сто штук это, конечно, перебор. Но когда прения по одному законопроекту длятся месяц…

— … с привлечением специалистов! — вмешалась Шэн. — И голосование всегда открытое, с публикацией списков проголосовавших в правительственной газете. Вот не поддержал, скажем, господин Фрюк закон о профсоюзах алхимиков, а его на следующий день кто-то растворил в кислоте. Его коллега, господин Брюк, уже двадцать раз подумает…

— Шантаж! — взвился рыжий. — Под дулом пулемета кто угодно проголосует как надо! И вот уже готов закон об ограничении прав профсоюзных организаций…

— …а Тузик с Фунтиком его — бац! — и ветировали!

— И какая же это, к дьяволу, демократия?!

— Да-да, — Таккер, с ухмылкой, сунул в рот автоматическое перо и принялся жевать колпачок. — Я тут вспомнил цитату одного умнейшего человека… не помню, кто сказал, но смысл такой: король, чисто случайно, может оказаться нормальным парнем, в то время как чиновник — никогда. Потому что чиновник — часть бюрократического аппарата. И если сам аппарат плох и насквозь прогнил…

— Господин Андреа! — Конрад помахал поднятой рукой, — я этот спор слышу по десять раз на дню. И в Академии и в «подвеске» и на кухне и даже в бане. Скажите, пожалуйста, как он решается?

— Он не решается никак, — вздохнул комиссар. — Поэтому Квадриптих много лет назад просто плюнул и создал Линию крови. Дал нам королей как из сказки: умных, смелых и справедливых. Правителей с большой буквы, правителей, в каждой клеточке тела которых записан приказ работать на благо государства. Это была своего рода пробка, которой Квадриптих заткнул течь в днище молодого Королевства. И именно за это — можете меня цитировать хоть в редуте Инквизиции — мы должны по гроб жизни быть благодарны этим маньякам… Да, госпожа Шанталье?

— У меня вопрос по архивным документам. Я работала с материалами Корнэ и Фитца. Так вот мне хотелось бы узнать: можно ли считать аутентичными… (далее начался спор о каких-то технических деталях).

«М-да, — подумал Фигаро, — дела… А вот скажите, Артур, — как вы, действительно… эм-м-м… ну… собрали королевскую династию? Это ж ни в какие ворота не лезет: взять семь человек, а потом из них сделать нечто среднее, да еще и так, чтобы будущий король ничем не болел, мог не спать неделями и жил двести лет…»

«Вы думаете, я что-то в этом соображаю? — в «голосе» призрака явно чувствовалось ехидство. — Ну, то есть, я, конечно, могу рассказать в общем: клонирование, там, генетическое микширование… Все делалось на привозной аппаратуре»

«И вы, конечно, полистали руководство и за неделю поняли, как она работает?»

«Фи! Нет, конечно! Мы привезли сюда также и специалистов»

«А… Ясно. Зажгли у них перед носом шаровую молнию…»

«Ну что вы прямо как… Нет. Мы их пригласили»

«И вы пытаетесь меня убедить, что человек, живущий в месте, где есть подобные устройства… черт, да это же круче любого колдовства!.. Что такой человек захочет переехать сюда, к телегам и дровяным печам? Простите, но я вам не верю»

«Эх, Фигаро, — Артур снисходительно вздохнул, — ничего вы не понимаете… Вот как вам объяснить, что такое жизнь одинокого генетика в городе, где двадцать миллионов жителей и никто никого не знает лично? Как вам рассказать об ипотеке, о жесткой цензуре, принудительной толерантности, о жизни в обществе, где каждое свое слово нужно три раза фильтровать, дабы не обидеть любителей собак, защитников бурых шиншилл, левшей, правшей, феминисток или, не дай боже, верующих? Вы этого просто не поймете. А люди, которых мы приглашали сюда, рыдали от счастья… А, да — у них там колдовства не было. Мы им, как вы изволили выразиться, «зажигали перед носом шаровую молнию», так у людей от восторга башню сносило напрочь… Эх, друг мой, радуйтесь, что не понимаете ничего из того, о чем я говорю…»