– А вы не задумывались, что если бы не способность к самопожертвованию, то герой ничем бы не отличался от труса? Лишить его этого свойства значит, уничтожить и нравственное превосходство!

– Странный взгляд на вещи.

– Отнюдь. Просто с другой стороны. И это естественно: любая жизненная позиция имеет две грани. Вопрос в том, какую выбрать.

– Мы снова вернулись к логике выбора?

– Не только. Скажите, кто принимает окончательное решение об эвакуации конкретного навойца?

– К сожалению, я.

– Вот даже как?
– Тобольган развел руками.
– Единолично?

Я промолчал. Он умел находить самые уязвимые точки.

– Не слишком ли велика ответственность? И не боитесь ли вы ошибиться? Ведь, как мы только что выяснили, четких представлений о том, кого спасать, а кого оставлять на погибель, у вас нет.

Да, в таком состоянии не следовало сюда приходить. Впрочем, будь я и в отличной форме, я бы не смог переиграть Тобольгана. Мы оба правы, каждый по-своему. И с точки зрения логики он прав более, чем я. У нас в Совете тоже были головы, считающие, что этичнее оставаться в стороне: в конце концов мы не отвечаем за космические катаклизмы, а за вмешательство в развитие чужой цивилизации отвечать придется. Хотя бы перед собой. Но я не признаю такой логики. Да и остальные участники операции тоже. Скорее меня смущала другая логика - тех, кто требовал, чтобы Навоя была осведомлена о предстоящем и чтобы наши планеты вместе искали выход...

– Значит, вы отказываетесь?
– на этот раз мой голос был хриплым и усталым.

– А что будет, если откажусь?
– Тобольган снова сунул руку в карман.

– Ничего. Я встану и уйду. А вы забудете, о чем мы говорили.

– Забуду? Это унизительно. И задачку жаль... Впрочем, что с нами церемониться? Вы же сверхсущество, эмиссар, уполномоченный решать судьбы людей и планет! Вы не знаете сомнений, вы непогрешимы, так что...

– Я бы с удовольствием поменялся с вами местами, - этого, конечно, уже говорить не следовало, но я не мог сдержаться, - брюзжал бы, задавал логические задачки, считал себя добрым и справедливым, легко становился в позу обиженного, сам себя жалел и успокаивал. Но приходится заниматься другим. На Навое нас высадилось двадцать человек - добровольцы, по десятку на континент. Вопросами, которыми вы меня сегодня кололи, нас исхлестали еще на родине, и здесь они мучили нас ежедневно и ежечасно. Но мы делали свое дело - чертовски трудную и неприятную работу, и кое-чего достигли! я перевел дух.
– Это не прошло незамеченным, у вас ведь много зорких служб - полиция общая и тайная, разведка, контрразведка, Специальное Бюро. Здесь моих товарищей приговаривали к смерти как шпионов Агрегании, а там - как ваших диверсантов! А после одного случая нас перестали арестовывать, просто как особо опасных расстреливали из засад! Сегодня я остался один! я не заметил, как перешел на крик.
– Я устал, измотался, докатился до того, что трачу нервный потенциал, чтобы лишний раз убедиться в лживости женщины, которую любил! За мной уже охотятся, а я, выжатый, как лимон, прихожу к вам и пытаюсь переубедить сильнейшего логика Навои! Вот вам отсутствие сомнений и непогрешимость! А сейчас я все это выбалтываю вам неизвестно почему!

Тобольган слушал внимательно и даже несколько растерянно.

– Так давайте поменяемся местами! Я сяду в мягкое кресло, откажусь смотреть на небо, а в минуты депрессии вспомню, что существует замечательный и простой выход из любых положений!
– я швырнул в полированную пепельницу маленький, блестящий от смазки патрон с остроконечной пулей.
– А что будете делать вы? Останетесь наблюдателем? Возьметесь заселять Навою-2 посредственностями и мерзавцами? Вообще ничего не будете делать?

Тобольган молчал.

– Но имейте в виду, в любом случае вас ждут жесточайшие сомнения, угрызения совести, временами даже презрение к себе! Вы зададите себе тысячу вопросов, на которые не сможете ответить! Вас будет сгибать бремя ответственности, боязнь ошибок и постоянное чувство неправомерности собственных действий! Но так работать нельзя, и вам останется только сжать зубы и поступать в соответствии со своими убеждениями! Чтобы потом мучиться до конца жизни...

Я встал и поднял портфель.

– Только, знаете, не стану я с вами меняться. У меня стресс, он пройдет. А я ненавижу чистоплюев, которые всегда правы, потому что стоят в стороне! И, честно говоря, не люблю железную логику! Потому и пошел в добровольцы, - я наклонился к Тобольгану и заглянул ему в глаза.

– Я вас жалею, - неожиданно сказал Тобольган.
– Жалею. За то, что вы берете на себя право выбирать. И не оставляете права выбора за другими. Не даете им даже возможности знать, что происходит.

– Вам предложили выбирать...

– Мне? И еще пятидесяти тысячам? Но речь идет о моем человечестве. О нашем человечестве. А ваши расчеты... Мораль нельзя просчитать. Этика в уравнения не укладывается. Перед вами стоит другой выбор. Быть сразу судьями, прокурорами и адвокатами - или людьми. Людьми! Это не логика, а нравственность.

– Что будет твориться на Навое?

– Твориться! Что это по сравнению с вычисленной вами судьбой планеты... Человек имеет право идти в будущее с открытыми глазами. Только тогда может быть найден выход.

– Был такой мудрец. Цицерон. Он сказал: полезное не может быть нравственно только потому, что оно полезно. Но нравственное - всегда полезно.

– Да. И еще раз - да. Вы - сильные, знающие. Мы - слабые. Но только вместе мы найдем выход. Не можем не найти. Я знал о поисках выхода. Идея силового барьера в пространстве, отгораживающего Навою... Идея транспортировки целой планеты... Идея пресловутой нуль-транспортировки для эвакуации всех навойцев... Самое время, чтобы эту транспортировку наконец открыть. Все предлагаемое было туманно и ненадежно. Но все-таки! Тобольган прав. Совет должен будет это признать.