— Мне приятно, что столь знатный чужестранец удостоил своим визитом храм, в коем я служу нашей богине. Поверь, Милитта будет довольна приношением, которое ты собирался ей сделать.

— О, для меня это большое удовольствие, — вежливо запротестовал Виетрикс.

Жрец покачал головой.

— Догадываюсь, что прекрасные дамы, собранные в большом зале для утехи малопривлекательных клиентов, не смогли удовлетворить тебя. Некоторые в тщетном ожидании нанимателя находятся здесь годами. Такая теснота! Если бы не уважение, которое мы испытываем к закону, обязывающему всех вавилонских замужних женщин…

— Всех? — переспросил Виетрикс.

— …хоть один раз прийти сюда, я давно бы уже прогнал старых ведьм. Если бы они дались! Думаю, некоторые обманным путем приходят сюда по нескольку раз. Чего мне от них ждать? Ничего. Чужестранец, который берет их, последний бедняк, несмотря ни на что, он не осмелился бы лично предложить кому-нибудь свои жалкие медяки! Я только что видел здесь одного из тех, кто пришел из далекой восточной страны, которую называют Катай [62] : такой маленький совершенно желтый человечек с глазами-щелками. Он бросил бедной измученной женщине три или четыре медных монетки с дырочкой, которые они называют сапеками. На базаре за такие деньги ему не дали бы и зубчика чеснока! С подобными подношениями, сам понимаешь, я не могу содержать мой храм!

«К чему клонит старик?» — размышлял Виетрикс.

— И потом я не могу выставлять благородных городских матрон и молодых замужних женщин, которые очень некстати рассматривают священное служение храму Милитты как неприятную обязанность, всех хорошеньких женщин, влюбленных в свое тело, для общения с этим неопрятным сбродом.

— Но разве ритуал не предписывает строгого соблюдения равенства для всех женщин?..

— Хм, можно пойти на сделку с небом. Юный чужеземец, ты сбился с пути. Подобные тебе входят в храм не через главные ворота, а через потайной вход, расположенный с противоположной стороны… Я, в самом деле, очень доволен, что ты пришел… С тех пор, как войска Кира предприняли осаду, женщин прибавилось — прежде многие пренебрегали своим долгом, — а посетители стали редки. В моем храме больше нет достойных чужестранцев. И что же? Прекрасные девы, пришедшие сюда, чтобы совершить ритуал, и спешащие вернуться домой, не могут уйти ни с чем! Признаюсь тебе, поскольку ты мне кажешься человеком, умеющим хранить тайну и одаренным разумом: мне приходится в потемках самому играть роль, предназначенную чужеземцам.

— Но в этом нет ничего неприятного!

— Все может наскучить. В эти дни здесь много дам. Я уже и не знаю, куда бросаться. К тому же, если работа выполнена плохо, они недовольны. Они приходят угрюмые, а уходят разъяренные, если дело не выгорело! Ох уж эти противоречия женской души! Я бы предпочел мирно жить в маленьком сельском храме в обществе моего юного аколита [63] , которого ты только что видел, и выращивать овощи…

«Еще один гомосексуалист», — подумал Виетрикс.

— Короче, благородный чужеземец, сейчас я ожидаю визита одной из самых значительных матрон города. Вот уже два дня, как она сообщила мне, что собирается нас навестить, и я приготовил для нее зеркальную гостиную… Это личность возвышенная и великолепная, прямо что твой первосвященник… Поручаю ее тебе…

— Я поистине сконфужен, — признался Виетрикс. — Не стоит ли мне опасаться от этой знатной дамы грубого отказа, недоброго отношения, что могло бы смутить меня?

— Она подчинится ритуалу, не могу утверждать, что с удовольствием, но с величием и спокойствием в душе… Она, в самом деле, образованна. В ее салоне побывали все вавилонские философы, поэты и астрологи. Ей известно, по каким властным мотивам ей, пусть и всего раз в жизни, предписана проституция.

— Если я не выгляжу нескромным и не злоупотребляю твоим драгоценным временем, могу ли я узнать, каким образом этот обычай стал обязательным?

— Когда ты посетишь разные вавилонские храмы, поприсутствуешь на церемониях Бела и Иштар, ты непременно поймешь, в чем заключена первостепенная важность любовного соития. Мне уже случалось слышать, что лжепророки и свихнувшиеся умники едва ли не повсеместно пытаются задвинуть его значение на второй план.

Какова цена жизни? Тайна. Силы небесные и инфернальные делают нам разные подарки: хорошие и плохие, по большей части спорные. Откуда я пришел, куца иду — по правде сказать, я этого не знаю. Не будем обольщаться.

Знаю лишь, что любовь была дана нам в законное пользование, а больше ничего не знаю. Так что я основываюсь на этой данности. Другое удовольствие на здешний манер, удовольствие воинов, есть всего лишь усилитель вкуса, приправа к любви. Великие ассирийские цари — более жестокие, чем наши, — всегда убивали лишь для того, чтобы приготовить себе лучшие наслаждения, лучшие содрогания в глубине своих прекрасных гаремов. То же касается человеческих жертвоприношений, которые мы совершаем время от времени. Краснобаи расхвалят тебе чистые радости, сопутствующие бестрепетному убийству. Не верь им. Все в этом мире стремится к любовному содроганию. Волхвы за несколько мгновений продемонстрируют тебе это. Даже я, как бы пресыщен ни был, как бы ни износился мой разум за долгие годы служения культу богини, я по-прежнему отдаю должное единственной добродетели — любви.

Увы! Позволь мне это небольшое отступление, теперь уже не умеют заниматься любовью! Интеллектуальные заботы постепенно отвлекают цивилизованное человечество от этого важного занятия. Люди соединяются случайно, в спешке, не задумываясь о гигиене, времени и положении звезд! Где то время, когда первосвященник с ножницами и раскаленным докрасна ножом лишал в первые дни жизни всех младенцев обоего пола признаков девственности? Ах, сколько труда требуется от нас, храмовых рабов, для поддержания некоторых традиций — обязательной проституции, сакральной оргии. Ремесло жреца Милитты с каждым днем становится все более неблагодарным!