– Ты поговори с мамой, я бы к врачу сводила её, педиатр участковый пусть направит куда. Может, почки надо посмотреть…

– Все дети писаются, – отвечаю я.

– Но в таком возрасте на это уже надо обращать внимание. Я, если встречу твою маму, сама ей скажу.

«Ага, конечно, встретите вы её! Если только с утра у пивного ларька вам что-то понадобится!» – думаю я и говорю:

– Я тоже долго писалась, но ничего, выросла.

Ирина Игоревна снова поджимает губы. Майя берёт меня за руку и тянет к двери. «Пока-пока!» – машет она с порога. Ирина Игоревна расплывается в улыбке. Мы прощаемся.

«Никакая Майка не больная. Ну и что, что скоро пять? Все дети писаются».

Мамы дома не оказалось. К тёть Лене ушла, не иначе. Плохо: трезвой оттуда она не придёт. Ещё и не ела ничего: пельмени лежат не тронутые со вчерашнего вечера. Я иду на кухню и ставлю сковороду на плиту: надо доедать, чтобы не испортились. Что бы с нами вообще было, если бы отец не давал денег?

«Да что он может, кроме денег, папаша-то твой? – в голове звучит мамин голос. – Где он, скажи мне? Куда упорхнул? Ты хоть имя-то его помнишь?»

Помню. А вот куда упорхнул, не знаю. Он приезжает раз в месяц, а потом… Просто пропадает. Не звонит вообще никогда. Соцсетей не ведёт. Его словно нет в этом мире. Он рождается на рассвете и умирает на закате одного и того же дня. Дня, когда привозит нам деньги.

«Как в школе? Как экзамены?» – спрашивает он из раза в раз не зависимо от погоды и времени года. Так и хочется крикнуть: «Алё, гараж, ты чего? Летние каникулы, какая учёба?» А потом рассмеяться: «Шучу, до каникул ещё вечность, и это просто кошмар!»

Может, и он улыбнётся. Вот, чего я точно не помню, так это его улыбку.

Мама говорит, он ушёл от нас, когда мне было два года. Ушёл, и больше она никогда не знала, где он и что делает, пока он сам не появлялся на пороге. Она говорит, что и не хочет знать. Она повторяет: «С паршивой овцы хоть шерсти клок» – это про деньги.

«У матери своей, небось, до сих пор ходит клянчит, а эта старая выдра и рада! Вырастила сына – три раза в жизни видела за всё детство, ни пелёнок тебе, ни болезней, ни истерик! Хороша мамашка!»

Ему ведь почти сорок, неужели и правда берёт деньги у бабушки? Я бы спросила, да видела её в последний раз, ещё когда не умела говорить.

А он ведь и на Майку даёт, хоть и не дочь она ему. Он, конечно, это знает – мне почти одиннадцать было, когда она родилась. Но она думает, что папа у нас один – о том другом, который ей на самом деле родной, ни она, ни я и не слышали.

У меня, конечно, будет по-другому. Настоящая семья. Эдик говорит, пожениться можно будет сразу, как мне восемнадцать стукнет. А заявление ещё раньше подадим. Это, конечно, всё равно ещё два с лишним года, но куда деваться – до восемнадцати можно, только если ребёнок, а мы с Эдиком не хотим так рано. Да и Майка-то ещё не выросла.

Я рисовала ему глупые картинки про свадьбу, а он смеялся, мол, «классно как ты всё продумала». У меня будет длинное платье и, конечно, фата, а в ЗАГС мы поедем на мотобайке, он водит такой. Как-то раз скинул мне фотку, и я нарисовала, как всё будет. Он за рулём, а я позади, и фата развевается на ветру. А лепестки цветов срываются с букета и падают на дорогу.

Мы как раз о свадьбе говорили, когда Эдик сказал, что вообще-то такую картинку я и любому другому смогу нарисовать. Я даже опешила: «Ты что? Кому? Да я только тебе…» Но не тут-то было: «Ты настоящая красавица, – говорил он. – Вокруг тебя там в школе все эти парни крутятся, и ты думаешь, я могу тут спокойно сидеть?» Всё повторял, что с ума от ревности сходит, что вообще на мои фотки смотреть не может, а я и не знала, что делать. Боялась, что потеряю его.

А потом он придумал: «Должно быть что-то только между нами. Между мной и тобой. Что-то такое, что ты не покажешь никому другому. Это будет… Такая клятва. Клятва нашей любви. Ты пришлёшь мне всего одну фотку, и я точно буду знать, что ты моя навсегда. Что мы будем вместе до самой смерти».

И сейчас, перечитывая то его сообщение, я чувствую, как по спине бегут мурашки. Одна фотка. Но какая! Он попросил… Сфотографироваться без рубашки. Вообще топлес, как модели.

Признаюсь, делать фото мне даже понравилось. Перед зеркалом я принимала самые эффектные позы, какие только видела на картинках в поисковике. И щёлкала, и щёлкала, и снова щёлкала… Получилось классно. Ох, да, в седьмом классе мальчишки смеялись над моей чересчур выпиравшей грудью, а теперь мне завидует даже супер-Арина. И не зря завидует.

Вот с отправкой оказалось сложнее. Ну вроде бы что такого – скинуть фотку? Я ведь люблю его. И он любит меня. И мы… Собираемся пожениться. Это будет только наша тайна, и Эдик наконец перестанет сходить с ума. Поверит, что мои чувства так же сильны, как и его.

Но в тот вечер я загрузила фотку в мессенджер, а отослать всё не решалась. Палец завис над кнопкой «Отправить» и отказывался слушаться. «Быть или не быть?» – «Не знаю! Не знаю! Не знаю!!!» До чего же сложно с этой любовью. Он ведь ждёт. «А если решит, что я не серьёзна? Если и правда подумает, что мои рисунки и всё, что писала ему, пишу каждому?»