Шрифт:
– Знаете, что я собираюсь сделать с гонораром за свою книгу про Буратино? – вновь переключился он на Радзиевскую, – Я построю в Краснотурьинске вот такой дом, – Пётр достал эскизы домов из цилиндрического бревна, что он рисовал, для санатория в Трускавце.
– Красиво, – перебирая рисунки, восхитилась казанская писательница.
– В этот дом-терем я хочу переселить лучшего председателя колхоза в Свердловской области. Героя Социалистического труда. У него жена заболела туберкулёзом, и они хотят уехать в Краснодарский край. Доктора посоветовали. А я хочу поселить их у себя и вылечить его жену собачатиной. Из той самой собаки, что живёт во дворе у Солженицына и которую прикармливала Елена Цезаревна. И этот председатель выведет наше сельское хозяйства в передовики. И люди в деревнях вокруг Краснотурьинска будут жить чуть богаче, и кормить детей и одевать чуть лучше. А как вы думаете, Елена Цезаревна, на что потратил свой гонорар от публикаций "Ивана Денисовича" товарищ Солженицын. А на что тридцать серебряников за публикацию своих трудов Абрам Терц? Ведь за статью "Что такое социалистический реализм?", в которой едко высмеивается советская литература, наверное, в том числе и рассказы для детей Софьи Борисовны и "Мойдодыр" с "Тараканищем" вашего деда, он денежки-то получил. Дайте угадаю, он как высмеянный им Шолохов построил в своём селе школу для детей. Хрен.
– Пётр Миронович, умоляю вас, вы за один час сломали всю мою жизнь. Я теперь не знаю, где, правда. Не знаю, что такое хорошо и что такое плохо. Хоть самой в петлю лезь. Откуда вы взялись? – заревела в полный голос Чуковская.
– Пётр Миронович, – вдруг сквозь рыдания бедной женщины донёсся голос Смирновой.
– Да, Вера Васильевна.
– Это тоже ваша работа?
– Нет, там же написано, Александр Генрихович Франк – хирург.
– Ну, на пасквиле Синявского тоже "Терц" написано. Ваша манера, не спутаешь. Все иезуиты от зависти в гробу переворачиваются. Сильная вещь. Я всю жизнь курю. Сколько раз бросить хотела. Потом смирилась. А вот сейчас думаю, если, как только рука потянется к папиросе, брать в эту руку вашу газету, то бросить будет легко. Страшный вы человек. Гениальный и страшный. Это же надо придумал: "Светлая девушка Люша". В точку-то как. А ведь первый раз видитесь. А ваши повести про Буратино так же хороши?
– Вам судить, – пожал плечами Пётр.
– Дайте ка мне рисунки. Сильно. Как может в одной голове столько талантов умещаться. Вас, Пётр Миронович, в Кунсткамеру надо. Я все дела брошу и не буду ни с кем разговаривать, пока эти две ваши повести не прочитаю. Приходите в понедельник с самого утра, будем с Константином Александровичем Фединым лично решать, что делать с вашими творениями. Если не хуже чем у Толстого, то обещаю вам тираж в сто тысяч. Не на один дом гонорара хватит. И вправду школу сможете открыть.
– Спасибо. Когда сюда ехал на другую встречу рассчитывал, – сознался Пётр.
В это время зашёл Федин с двумя женщинами.
– Вот Ольга Афанасьевна это и есть автор, – ткнул пальцем в Тишкова мэтр.
– Пойдёмте с нами. Это нужно немедленно зарегистрировать и отдать в отдел распространения, – не представилась женщина.
– Я бы не хотел, чтобы эти песни исполнялись до 9 мая, – сморщился Пётр, опять по новой объясняй.
– Вы коммунист? – нахмурилась вторая непредставленная.
– Я – Первый секретарь Краснотурьинского горкома КПСС.
– Ого, – все шестеро удивились.
– Тем более, должны понимать, что эти песни должны в праздник звучать на всю страну, – не сдавалась неизвестная.
– А что скажет Екатерина Алексеевна Фурцева? – усмехнулся Штелле.
– Я – Фурцева.
– Мать твою!
Глава 42
– А вас как зовут, молодой человек? – сделала вид, что не услышала последней фразы Фурцева.
– Тишков Пётр Миронович, – поклонился Пётр.
– Что это вы мне кланяетесь, будто я королева английская.
– Екатерина Алексеевна, а вы знаете, как вас за глаза называют? – решил сыграть ва-банк Пётр.
– И как же? – нахмурился министр.
– Екатерина Великая или Екатерина III, – снова изобразил поклон Пётр.
– Вот ещё! – вздёрнула нос Фурцева и приложила все силы, чтобы не улыбнуться.
Ну, Пётр-то стоял в шаге и заметил, что женщина осталась довольной.
– Пётр Миронович, я эту кассету забираю с собой. У вас ведь есть тексты и ноты этих песен? – и тыкнула чуть не под нос Петру плёнку.
– Есть. И ещё нескольких песен, – подтвердил Штелле.
– Так у вас и другие песни написаны?
– У меня есть кассета с детскими песнями. Я сейчас пытаюсь написать детскую музыкальную сказку детектив, вот там одна песня из этой сказки.
– Можно услышать? – уселась на освобождённый Смирновой стул Екатерина III.
– Магнитофон нужен.
– Да вон он в приёмной, – открыл дверь Федин.
Пётр вышел в приёмную, взял со стола Яузу и занёс в кабинет Смирновой. Потом достал плёнку из портфеля и поставил. Включил, и только когда заиграла музыка, понял, он не перемотал кассету после прослушивания её в Свердловске. На этой стороне были другие песни.
И снится нам не рокот космодрома, Не эта ледяная синева, А снится нам трава, трава у дома Зелёная, зелёная трава.– Извините, это не те песни. Детские на другой стороне, – попытался Штелле остановить воспроизведение.
– А ну стоять, – рыкнула Фурцева.
Следующей была нетленка Пахмутовой "Надежда".
Светит незнакомая звезда. Снова мы оторваны от дома. Снова между нами города, Взлётные огни у космодрома… Здесь у нас туманы и дожди, Здесь у нас холодные рассветы, Здесь на неизведанном пути Ждут замысловатые сюжеты… Припев: Надежда – мой компас земной, А удача – награда за смелость. А песни довольно одной, Чтоб только о доме в ней пелось!