Девочка слезла с кровати, подошла к двери и, открыв, выглянула в коридор.

– Эта тётка стоит в конце коридора, – сообщила она Петру, – И что делать-то теперь? Если мы скажем, что с нами случилось, то точно в дурдом угодим.

– А мы не будем никому говорить, – взял девочку за плечо и усадил её на кровать Штелле, – Будем жить, поживать и добра наживать. Или ты против наживания добра?

– Нужно найти Горбачёва и Ельцина и убить их, – из уст десятилетней худенькой, даже тощей девочки, это прозвучало вполне себе грозно, – Меченого в первую очередь.

– Для начала нужно успокоиться, и на самом деле не попасть в дурдом, или, ещё хуже, в лапы "кровавой гэбни", – Пётр сел на соседнюю кровать.

– У меня теперь, что, есть другие родители? Или это детский дом и эта девочка была сиротой? – вдруг вполне спокойным голосом поинтересовалась Вика Цыганова.

– Чёрт! А ведь на самом деле. Нет, это не детский дом. Это – школа интернат, сюда на неделю привозят детей из малообеспеченных семей и из далёких деревушек. Только вот сейчас каникулы? Значит, с тобой что-то не так. Я поузнаю, – Штелле задумался. Что делать с девочкой?

– А мне что делать, у меня эта толстуха пыталась компот отобрать утром на завтраке, – девочка потрогала фингал под глазом.

– Давай сделаем так, я сейчас переговорю с завучем. Они тебя изолируют от остальных детей.

– И что, мне взаперти сидеть? – сморщила нос Цыганова.

– Мысль мне сейчас пришла интересная. Сейчас ещё не написаны многие песни о войне. Да даже "Журавли" ещё не написаны. Я попрошу, чтобы тебе дали чистую тетрадку и карандаш. Вспоминай песни о войне. Записывай. Ты ведь и с нотами сможешь написать.

– Без гитары или пианино сложно, – покачала головой попаданка.

– Я спрошу. Скорее всего, гитара у них должна быть. Да и пианино, наверное. Ладно, Вика, нельзя нам долго секретничать. Это подозрения вызовет. Я узнаю про твою новую семью и завтра у тебя появлюсь, – Пётр подошёл к двери. И завуч, и воспитательница переминались в конце коридора с ноги на ногу, – Не боись. Прорвёмся.

Легко сказать.

– И что же Маша сказала? – прямо набросились женщины на первого секретаря.

– Что у нас с чаем, Зоя Ивановна? – попытался сбить их настрой Пётр.

– Ох, извините, пойдёмте в столовую, там нам найдут по стакану, – и завуч пошла вниз по лестнице.

В столовой пахло отвратно. Подгорелым молоком, кислой капустой и ещё какой-то мерзостью. Петра чуть не вытошнило.

– Почему такой запах? – повернулся он к женщинам и прикрыл за собой дверь.

– Молоко, наверное, убежало, – спокойно пожала плечами женщина.

– Расхотелось мне чай пить. Пойдёмте в ваш кабинет. Там поговорим.

– С Машей-то что? – видя, что начальство уходит, напомнила о себе воспитательница.

– Как вас зовут? – остановился Пётр.

– Клавдия Семёновна.

– Клавдия Семёновна, а можно Машу избавить от общения с той девочкой, с которой она подралась? – воспитательница одёрнула на себе вязанную вытянутую спереди, конечно же, коричневую кофту.

– Зачем?

– А затем, что эта девочка пыталась за завтраком отобрать у Маши компот. Девочку нужно наказать, а чтобы та не стала мстить Маше, её нужно изолировать. Машу. У вас есть пианино или гитара.

– Есть и пианино и гитара в "Красном уголке", – вмешалась завуч.

– Вот туда и отправьте Машу. А вечером проследите, чтобы девочки не оказались в одной комнате и чтобы они при всём желании не смогли встреться. Хулиганку, лучше всего закрыть до утра одну. Утром я появлюсь и узнаю у Маши, как прошёл день и, что случилось, или не случилось, за ночь, – Пётр не смотрел на воспитательницу, говорил это Зое Ивановне, – И ещё, оказывается, Маша пишет стихи. Дайте ей, пожалуйста, чистую тетрадку и карандаш мягкий.

– Мягкий? – хором потеряно отшатнулись обе.

– Мягкий, чтобы легко писал и не царапал бумагу, на нём ещё буква "М" стоит.

– Хорошо, поищем, – пыл он всё-таки с педагогов сбил.

В кабинете у директора Зоя Ивановна села на краешек стула сбоку от стола и предложила Петру директорский стул. Он ломаться не стал, ещё не поймут.

– Зоя Ивановна, а почему Маша здесь, а не дома? Каникулы же. Кстати, а как у неё фамилия?

– Фамилия Нааб. Мать у неё умерла в прошлом году. Их у отца осталось трое детей, или даже четверо. Точно не помню. Остальные сейчас у родственников. Маша у нас. А отец её сейчас в тубдиспансере. У него открытая форма. Врачи говорят, что долго не протянет, – завуч нервно скомкала, извлечённый из кармана кофты, носовой платок.