Мне должно быть некомфортно, но я привыкла, что руки у него удивительно чуткие и никогда не приносят болезненных ощущений. Все на грани, но ничего слишком.

Я сижу, а он меня щупает, словно мы подростки, сбежавшие с уроков и впервые занимающиеся стыдным непотребством. Его руки то накрывают округлости груди, вжимая в середину ладони начинающий твердеть сосок. То прихватывают только вершинки, пощипывая и потягивая их.

Как — то само собой я оказываюсь уже лежащей. На скамейке, головой на свернутых полотенцах. А Марк стоит над моим телом, массирует, гладит, колдует, все сильнее его распаляя. Одна его рука уже в моих трусиках, сжимает складочки, втискивая между ними средний палец. А вторая, наконец, оставляет отдохнуть разгоряченную грудь и настойчиво поворачивает на бок мою голову.

Я знаю, чего хочет стоящий надо мной Марк, но что — то внутри меня еще не готово к таким подвигам.

Поэтому я с неуверенностью смотрю на плавки, натянутые высокой треугольной палаткой прямо перед моим носом. Если откажусь, он же не обидится?

Вчера из кухни я вернулась несколько не в себе. Меня потрясывало от страха перед разоблачением. Заигрывания, ласки Марка скорее напрягали, чем радовали, и в итоге он не стал настаивать, списывая мою тревожность на знакомство с родней. Просто обнял и позволил забыться во сне. Утром нас вытащили на непривычно ранний завтрак, и опять ничего не было.

Похоже, прямо сейчас у измученного ожиданием Марка летели тормоза.

— Раздумываешь? — он наклоняется близко, касаясь лоб о лоб. — Если никак, сделаем по — другому. Просто знай, котенок, я схожу от тебя с ума, все сильнее и безнадежней.

Он сбрасывает на пол плавки. И нависает сверху, опираясь на локти. Я не успеваю ответить, как спортивное мужское тело вклинивается между бедер. Марк устал спрашивать, ждать, беспокоиться. Широкая грудь ходит ходуном.

— Марк, — шепчу я. — Ты о чем? Что — то случилось?

Короткая, напряженная тишина. Он пытается увидеть, рассмотреть, прямым настойчивым взглядом. Слишком серьезный для привычного моего Марка. Пара секунд…

И вдруг снова беззаботно улыбается.

— Все хорошо, котенок. Просто отлично.

— Ты уверен? Может быть уйдем отсюда и дойдем до комнаты?

Вместо ответа мои купальные трусики отодвигают, и я чувствую медленное, нарастающее давление на уже повлажневшее лоно.

— Моя.

Входит, играя желваками. Белея лицом от напряжения, чтобы не сорваться сразу.

— С первой встречи — моя. Кошка с зелеными глазами.

Я чувствую, насколько он каменный, твердый. Меня плющит между ним и скамьей.

На загорелой коже капельки испарины, он сильнее налегает телом, словно пытаясь как можно глубже занырнуть внутрь. Я скольжу из — за шелковистого парео, и Марк вцепляется в плечи, удерживая на месте, не давая уйти ни на сантиметр.

Лежа под ним — очень горячо и тесно, я поймана. До меня не может добраться даже крошечный ветерок, воздух застыл.

Слова про «ржавую ложку» меня беспокоят, все вообще идет странным образом. Вряд ли я сейчас смогу сильно возбудиться, просто будет приятно. Мысль… что до Марка, всего несколько часов назад во мне был его брат, вдруг накатывает стыдной волной, и я отворачиваюсь, не давая себя поцеловать.

Слышу недовольный рык. Младший Бекендорф впивается в шею, жестко, я чувствую остроту зубов. И одновременно идут глубокие, сильные толчки. Меня берут почти грубо, неумолимо насаживая на напряженный горячий член.

Марк пронзает, накалывает меня словно трепещущую бабочку на толстую шпильку, не позволяя улететь, не разрешая даже дернуться. С каждым врезающимся заходом, с новым движением узких сильных мужских бедер, внизу живота становится… теплее.

Я только собираюсь вцепиться крепче в его плечи и поддаться в движении навстречу, как слышу шорох кустов.

Кто — то ломится сквозь закрывающие поляну заросли.

Как так?

— Кэти! Марк! Я вам не помешаю? Вы забрали с собой мою сумочку и полотенце! Это я, тетя Фло. Если вы целуетесь, то можете не стесняться, я быстро возьму свое и уйду! Где вы?

Ох, я так торопилась, а она действительно оставляла свое полотенце на моем шезлонге. Но неужели надо обязательно бежать за нами?

Услышав крик тети, Марк хмурится, сильнее обнимая.

А я начинаю с таким же пылом его с себя спихивать.

Господи, да у его тетки язык как помело. Бесцеремонная и разбалованная до одури. Если она нас застукает, то годами будет рассказывать, как застала в беседке и что именно увидела. В деталях. Еще и утверждать будет, что это дико смешно и мило.