– «Дорогой снов, мучительных и смутных. Бреди, бреди, несовершенный дух», – Шансин с сарказмом вспомнил стихи В. Ходасевича.

– С этим торопиться не надо, ненароком от подобных видений и душа улетит, – Илларионович снова взялся за бутылку.

– В преисподнюю, да со связкой рыбы, – Костя не мог унять свой смех.

– Всё может быть, – смиренно согласился Санька.

– На этой, так сказать, радужной ноте и закончим наше заседание, – Илларионович поднялся, строго осмотрел сидящих и миролюбиво предложил, – сейчас у нас послеобеденный отдых, необходимо расслабиться и собраться с мыслями. После двухчасовой электрички приступим к общественно-полезному труду, а именно, посадке картофеля, который есть наш истинный американский друг.

– А почему после прибытия электрички? – спросил Драперович.

– Видлен Афанасьевич привезёт особый сорт представителя корнеплодов, а может, два, – пояснил полковник.

– Цитатник, что ли? – нахмурился художник. – Опять его с лозунгами и высказываниями понесёт.

– Да, в простонародье его так прозвали, но у нас не ценят истинных специалистов, умных, эрудированных, а зря.

– Ценят, но когда закопают, – усмехнулся Тарабаркин. – Наша земля славно унавожена талантами, ни в одной другой стране таких чернозёмов нет.

– Прекратить в строю похоронные настроения, всем отдыхать, я не позволю допустить разброд и болтания, – повысил голос до командирского отставной полковник.

С ним не стали спорить, а молча разбрелись по комнатам, только Драперович бурчал себе под нос: «Болтания, шатания, братания», но через некоторое время затих на мансарде, где он поставил свой этюдник.

Солнце футбольным мячом закатилось за пивную бочку цвета недозрелого апельсина с красной надписью и полуголой девкой в пене, эдакая местная Афродита. Из-за бочки вместо солнца выкатился брюхатый мужик с большими корзинистыми подмышками, из которых торчали волосы банными вениками. Он радостно отливал гладкой лысиной на всю округу, из-за чего Тарабаркин даже подумал, а не солнце ли это, но два больших полосатых арбуза в руках мужика навели на Саньку непотребное смущение, он понял, что ошибался. Мужик, несмотря на лысину, ворчал, громко кого-то ругал, шумно пыхтел, обливаясь потом. Вдруг навстречу брюхатому выскочил Пауль Буйвол в полосатой майке, коротких пляжных трусах с дамской плетёной сумкой через плечо. Он остановился перед несущим арбузы, критично осмотрел его и деловито толкнул в яму, после чего, посвистывая, затрусил по тротуару в сторону городского парка. Арбузы упали на асфальт и с хрустом раскололись, обнажая сахаристую сущность. Мужик мешковато плюхнулся на дно ямы, ломая широким задом редкий кустарник. Через некоторое время он вылез на край тротуара, посмотрел на разбитые арбузы и весело рассмеялся.

– Зря ругался на чернявого, – похохатывал он. – Арбузы-то знатные, не обманул, сразу видно, что процент сахара зашкаливает.

Он отряхнул штаны и категорично, вздёргивая палец кверху куда-то в сторону солнца, заявил Тарабаркину:

– Есть на свете ещё честные люди, от этого на душе легко.

– Верно, – невольно согласился с ним Санька.

– Жить-то стало лучше, жить стало веселей, – уже голосом Цитатника бодро заявил мужик, чем удивил Тарабаркина. Он заёрзал в кресле и вдруг понял, что дремал, а сейчас слышит голос старика Видлена в соседней комнате. Санька поднялся и заглянул за дверной косяк. Цитатник уже сидел за столом, потирая руки, а хозяин дачи возился у кастрюли.

– Во как! – полковник развернулся и поставил перед стариком тарелку с борщом. – С чего вспомнил усатого?

– Погода загляденье, настроение поёт, весна, – неопределённо пояснил Цитатник. В это время на улице послышался звонкий девичий голос:

– Дома есть кто? Ау, Георгий Илларионович!

– Зося, ну надо же, – спохватился полковник, быстро скинул фартук, кинулся к двери, распахивая её. – Заходи, девочка, я уж не чаял тебя увидеть.

– Как же так, – ответила ему девушка, – мы с вами договорились о посадке картошки, вот я и явилась, как солдат по призыву.

– Когда ж это было, почти два месяца назад, – Илларионыч взял её за руку и ввёл в комнату, – я уж думал, что ты запамятовала.

– Сейчас скажите, что девичья память, старика забыла…

– Уже не скажу, ты опередила, – рядом с девушкой полковник светился от радости. – Вот господа-товарищи, позвольте представить вам Зосю, дочку моего боевого товарища. Жаль, не дожил он до этого, сейчас бы любовался красотой неземной.

– Ой, Георгий Илларионович, вы меня в краску загоните, какая ж я красавица?

– Что ни на есть писаная, и не спорь, мужчине в моих годах видно лучше.

Зося была невысокого роста, в чистой опрятной юбочке в небесный горошек, коротком вязаном свитере. Весёлые мелкие веснушки придавали лицу смешливое выражение, казалось, что она вот-вот прыснет от смеха. Небольшой курносый носик, задорно вздёрнут, а глаза, широкие, тёмные, окаймлённые густыми ресницами, в самом деле были великолепны. Она робко прислонилась к открытой двери, посмотрела на собравшихся друзей Илларионовича и смущённо чуть поклонилась.

– Ты не стой, не стой в дверях, тут знаешь какие толстые сквозняки, продуют до стеклянной прозрачности, – хлопотал полковник.

Девушка сделала шаг, второй, и оказалось, что она прихрамывает, а когда подошла к столу, стало ясно, что одна нога у неё короче, и даже туфля с высоким каблуком не могла помочь скрыть дефект. Она села, робко посмотрела на молчаливых мужиков, с интересом выглядывающих из разных щелей дома, сжалась, подобрав ноги под стул. Повисла тишина, как неудобная паутина в заброшенной комнате.