– Спасибо, товарищ, я окончательно проникся, наконец понял, что настоящее искусство может не только служить трудящимся, но и возвышать. Дай я тебя обниму, родной ты мой! Впервые в жизни могу лицезреть гения и даже прикоснуться к нему!

Цитатник цепко схватил художника, уткнулся ему в плечо и заплакал, чем растрогал Драперовича. Он окончательно простил Видлена за первые слова при встрече.

Поздно вечером, когда они, уставшие, вышли на крыльцо, расселись, кто где мог, и тихо наблюдали за последними лучами солнца, скользящими по крышам домов, к киоску, расписанному автобусу, утробно урча, подкатил старый «запорожец», в народе прозванный «горбатым». Из него выскочил шумный Тарабаркин, за ним, кряхтя, вылез из-за руля седой грузный старик во френче военного образца. Седые брови нависали над его суровыми глазами, подчёркивая фундаментальность и непреклонность, широкие плечи, крепкая грудь лишь добавляли важность фигуре. Он вытащил из салона узловатую палку и, опираясь на неё, двинулся за Тарабаркиным.

– Знакомьтесь, Георгий Илларионович Петлин, полковник, знаменитый танкист, орденоносец, член ВКПб, КПСС, партии ныне известной в народе как КПРФ, в прошлом секретарь партийной организации в гвардейском дивизионе, возглавлял горсовет в Ерске, в настоящий момент руководит партийной ячейкой в местном ЖКХ. И вот на него возложена ответственная миссия по организации похорон члена партячейки, Фаины Арнольдовны Панасюк, в прошлом честной труженицы, принципиальной коммунистки, пламенной и горячей последовательницы заветов наших вождей. Я правильно говорю? – Он повернулся к старику.

– В целом, – скупо ответил тот, – только слишком взбаламутил. У меня один вопрос, завтра после полудня всё будет готово?

– Как штык, – заверил его Тарабаркин, – только надо уточнить, сколько венков, какой памятник, сколько народу, в смысле нужен ли будет ещё один автобус?

Седой старик посмотрел на расписанный серпами и молотами автобус, с интересом поглядел на красные шины, и вроде засомневался, но тут шустрым петухом вывалился Видлен:

– Больных вопросов не обходить, не затушёвывать, а ставить их ребром… – Но под строгим взглядом Георгия Илларионовича стушевался и спешно пояснил: – Не мои слова, Владимира Ильича.

– Правильно, – выдавил из себя седой и, не поворачиваясь к Тарабаркину, бросил через плечо, – три венка и этого, размалёванного, вполне хватит, – кивнул на автобус. – Не опаздывать, в два, в Кривом переулке, пять. Ждём.

Он ещё раз строго посмотрел на Видлена, устало погрозил ему узловатой палкой, повернулся и зашагал к «запорожцу». И пока он подходил, садился в него, заводил двигатель, никто не произнёс ни одного слова, лишь в грохоте отъезжающего автомобиля прозвучало видленовское: «До скорой встречи!».

Не успела улечься пыль от уехавшего, как с тихим шуршанием кобры к ним подкатил «мерседес» цвета маслянистой сажи. Из него вышли двое в чёрных кожаных куртках, в тёмных очках. Один мелкий, юркий, постоянно крутящий в руке ключи от автомобиля, ритмично дёргающий головой. Другой, верзила с широким плоским лицом, скошенным носом, бычился, выставляя вперёд громадную челюсть, и периодически сжимал кулаки. Мелкий, увидев автобус, скривился, ткнул ключом в борт машины и, кривляясь, спросил:

– И какой охламон этот гемор придумал?

Робкий в обычной жизни Драперович насупился, приподнял кисть и пошёл на бандита. Рядом встал старик Видлен. Мелкий отпрыгнул за спину верзилы и заверещал:

– Лом, ты глянь на эти обмылки, они нам угрожают!

– Эй, поаккуратней, – раздался голос Тарабаркина.

– Так это ты тут за бугра? – хмыкнул верзила.

– Угадал. Чего прибыли? Я уже со всеми договорился.

– А с нашим Барбарисом – нет.

– Передайте своему раису, что на его территорию мы не будем заходить, – строго посмотрел на качка Тарабаркин.

– Какому раису? – закипел мелкий. – Ты нашего Барбариса так называешь?!

– Раис с таджикского переводится как босс, начальник, крутая шишка, – с презрением посмотрел на него Санька.

– Я сразу так и понял, – сказал качок, – как только увидел твою морду еврейскую. Чурки, одно слово.

– Это с таджикского, а не с иврита. Что за антисемитизм, что за шовинизм? Мы интернационалисты, боремся за дружбу и единство всех народов, особенно покойников! – взвизгнул Тарабаркин.

– Мне до барабана, за что ты там борешься, мне наплевать какой ты таджикский еврей, но если появишься на нашем кладбище, там и закопаем за дружбу с покойниками. Усёк?! – Верзила поднял кулак и показал его Тарабаркину.

– Не сомневайся, сказано доходчиво и лаконично, – демонстративно поклонился Санька. – Мы тогда сделаем своё кладбище, образцово-показательное.

– Смотри мне, – колючий взгляд качка из-под широких надбровий пронзил Тарабаркина, тот вдруг отпрянул, вскинул руки и запричитал:

– Господи, не ты ли в верхнем девоне капусту у динозавров тырил, они мне до сих пор пишут, что из-за тебя детёныши погибли в юрском периоде, готовы тебя разорвать.

– Ты очумел? – испуганно растерялся качок. – Никаких детей я не пришивал, предъявы твои динозавры пусть не шлют. Я всё Барбарису расскажу.